Если я чего написал маяковский анализ. Анализ стихотворения Маяковского Послушайте! Анализ стихотворения Маяковского «Послушайте!»

Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.

До настоящего времени во всех авторитетных советских изданиях сочинений А. С. Пушкина это четверостишие включалось в раздел «Dubia» и датировалось июнем (не ранее 11) 1817-1819 г.1 В ныне издаваемом десятитомном собрании сочинений оно датировано 1819 г. и напечатано в разделе «Ранние стихотворения, незавершенное, отрывки, наброски».2 С сожалением приходится констатировать, что это отступление от сложившейся традиции ничем не оправдано и что вполне вероятным его следствием может явиться лишь неверное представление о четверостишии у так называемого массового читателя, на которого рассчитано издание.

Название «Ранние стихотворения, незавершенное, отрывки, наброски» не соответствует содержанию раздела. Предисловие «От редакции» предупреждает о том, что наряду с произведениями, обозначенными в заголовке, сюда также включены коллективные стихотворения и «произведения, принадлежность которых Пушкину не может считаться окончательно установленной (эти случаи оговорены в примечаниях)».3 Подобную композицию тома нельзя признать удачной не только из принципиальных, научных соображений, но и с точки зрения психологии массового читателя. Далеко не каждый человек, относящийся к этой категории, внимательно ознакомится с предисловием, хорошо запомнит, что́ в нем говорится о стихотворениях, приписываемых Пушкину, и будет в процессе чтения обращаться к примечаниям, чтобы проверить, не является ли сомнительным авторство того или иного стихотворения данного раздела. Поскольку содержание четверостишия «Мы добрых граждан позабавим...» не содержит ничего непонятного, уменьшается вероятность обращения к примечаниям и возникает вполне реальная опасность, что в сознании многих читателей эпиграмма запечатлеется как безусловно пушкинская. Совершенно очевидно,

что если в массовое издание сочинений писателя включаются произведения, авторство которых окончательно не установлено, то необходим и раздел «Dubia».

Напечатав эпиграмму среди ранних и незавершенных стихотворений, набросков и отрывков, редакция, казалось бы (если учесть объяснение, данное в предисловии), согласилась с установившейся точкой зрения, согласно которой принадлежность этого четверостишия Пушкину считается недоказанной. Однако иное впечатление оставляет комментарий, в котором говорится: «Четверостишие основано на ходячем двустишии эпохи французской революции:

Et des boyaux du dernier prêtre
Serrons le cou du dernier roi4

(«И кишками последнего попа || Сдавим шею последнего короля»), восходящем к знаменитой фразе из „Завещания“ аббата-атеиста Мелье (начало XVIII в.) («Он высказал пожелание, чтобы все сильные мира и знатные господа были перевешаны и удавлены петлями из кишок священников».5 Глава 2). Выражение „Мы добрых граждан позабавим“ полемически направлено против историка литературы Лагарпа, который в своем общепризнанном „Курсе античной и новой литературы“ (по которому Пушкин учился в Лицее) с негодованием приводит это двустишие, возмущаясь тем, что есть люди, находящие эти слова забавными. Этому четверостишию, приписываемому Пушкину, и словам из „Завещания“ Жана Мелье соответствуют слова, произнесенные поэтом в 1822 г. в Кишиневе. Он утверждал, что дворян „надобно всех повесить, а если б это было, то он с удовольствием затягивал бы петли“ (Запись в дневнике П. И. Долгорукова от 20 июля 1822 г.).6 Это поддерживает гипотезу о том, что эпиграмма принадлежит Пушкину».7

Гипотезу, о которой идет речь в процитированном примечании, выдвинул в 1937 г. М. А. Цявловский, собравший все известные к тому времени и практически ничем в последующие годы не дополненные свидетельства за и против принадлежности Пушкину четверостишия «Мы добрых граждан позабавим...».8 В своих выводах М. А. Цявловский был осторожнее автора комментариев к новому собранию сочинений Пушкина, и в системе его доказательств запись П. И. Долгорукова не играла столь решающей роли, какая ей придана в примечании к эпиграмме.

В 20-е годы XIX в. четверостишие получило широкое распространение под именем Пушкина. Как его сочинение оно записано уже в тетради

1817-1820 гг., принадлежавшей «какой-то дворянской семье, настроенной весьма консервативно».9 18 июля 1827 г. рядовой Д. Брандт, разжалованный из штабс-капитанов, показал, что юнкер В. Я. Зубов декламировал ему следующий «отрывок» Пушкина:

И у фонарного столба
Попа последнего кишкой
Царя последнего удавим.10

Эти свидетельства исходили от людей, не связанных с поэтом, и поэтому не могут считаться авторитетными. Они лишь отражали существовавшее в те годы убеждение в том, что эпиграмма вышла из-под пера Пушкина.

Больший интерес представляют два других ранних списка четверостишия. Первый из них находится в тетради, принадлежавшей А. В. Шереметеву, который был лично знаком с Пушкиным, связан с декабристами и мог получать тексты стихотворений если не от самого поэта, то от близких ему лиц. Тетрадь заполнялась в двадцатые годы, качество текстов в ней очень высокое, и четверостишие приписано Пушкину. Кроме этого спорного четверостишия, в ней нет ни одного другого стихотворения из числа тех, которые ходили под именем Пушкина, но в действительности ему не принадлежали. Второй список находился в ныне утраченной тетради, принадлежавшей приятелю Пушкина - П. П. Каверину. Здесь имя поэта при эпиграмме не значилось, но в оглавлении она была помещена среди произведений, безусловно ему принадлежащих. Таким образом, лица, знакомые с Пушкиным, считали его автором четверостишия «Мы добрых граждан позабавим...»; однако они не оставили никаких указаний на источник текста, а потому достоверность этих свидетельств не может не вызывать большого сомнения.

Нет таких указаний и ни в одном из поздних списков (Н. С. Тихонравова, В. Е. Якушкина, П. А. Ефремова); не дал их и Н. П. Огарев, опубликовавший четверостишие как стихотворение Пушкина.11

Статья М. А. Цявловского была полемически заострена против тех пушкинистов, которые, не приводя никаких доказательств, категорически утверждали, что эпиграмму написал не Пушкин (Н. В. Гербель, В. Я. Брюсов, Н. О. Лернер12). Полемизируя с Н. О. Лернером, Цявловский писал: «Мнение, что Пушкин не может быть автором эпиграммы, основывалось на неверном представлении о поэте как трибуне радикальных идей своего времени».13 Именно в подтверждение этой мысли в статье далее приводились запись из дневника П. И. Долгорукова и дерзкий тост поэта в честь

убийства Павла I, о котором рассказал в своих воспоминаниях И. П. Липранди.14 «Все это, - заключал Цявловский, - не позволяет нам в категорической форме отрицать принадлежность Пушкину революционной эпиграммы. Как можно утверждать, что поэт, по словам Вяземского, „живший и раскалявшийся в жгучей и вулканической атмосфере“ декабристских кругов, не мог сымпровизировать вольный перевод французских стихов, с такой страшной экспрессией выражающих дух великой буржуазной революции».15

Итак, запись Долгорукова не столько «поддерживает» гипотезу, как утверждается в комментарии, сколько позволяет ее не отвергнуть. Не лишне заметить, что слова, которые передает П. И. Долгоруков, были сказаны Пушкиным несколько лет спустя после гипотетической даты создания эпиграммы.16 К тому же соответствие между ними и эпиграммой, которое особо подчеркивается автором комментария, слишком далекое, чтобы ссылаться на него в подтверждение гипотезы.

Пушкин мог написать четверостишие «Мы добрых граждан позабавим...», но нет весомых доказательств, что именно он его написал. Нельзя не учитывать и того обстоятельства, что современники ассоциировали эту эпиграмму и с другими именами. Например, в памяти Е. И. Бестужевой она сохранилась как сочинение Е. А. Баратынского.17

М. А. Цявловский сделал вывод, что «эпиграмму „Мы добрых граждан позабавим...“ необходимо вводить в отдел „Dubia“ собрания сочинений поэта».18 Редакция нового собрания сочинений упразднила этот раздел, а примечание к эпиграмме составила в такой форме, что все сомнительные моменты оказались затушеванными и на первый план выдвинулись второстепенные «доказательства». В результате массовый читатель не получит представления об истинном положении вещей, т. е. фактически эпиграмма фигурирует в собрании сочинений как подлинно пушкинское стихотворение.

Нужно сказать, что комментарий к четверостишию «Мы добрых граждан позабавим...» уже давно оброс многими ошибками, недоразумениями и неточностями, которые в свою очередь породили еще более неприятные ошибки в статьях и монографиях, посвященных отдельным моментам истории литературы и общественной мысли XVIII в.

Все сведения, на которых до настоящего времени основываются комментарии, собрал и сообщил в 1925 г. Н. О. Лернер.19 В качестве непосредственного источника эпиграммы он указал приведенное выше двустишие из книги Лагарпа, автором которого Лагарп называл Дидро. В сочинениях Дидро таких строк нет, но похожая мысль высказана в его дифирамбе «Бредящие свободой, или Отречение бобового короля» («Eleuthéromanes, ou Abdication d’un roi de la fève»), написанном в 1772 г., а опубликованном лишь в 1796 г.:

Et ses mains ourdiraient les entrailles du prêtre
Au defaut d’un cordon pour étrangler les rois.20

(«И за неимением веревки его руки разодрали бы кишки попу, чтобы удавить ими королей»). В конечном итоге, как указал Лернер, эта формула

расправы с королями и попами восходит к «Завещанию» Жана Мелье. Слова Мелье были в статье Лернера приведены неточно, очевидно по пересказу, содержавшемуся в одной из использованных им иностранных книг: «Я хотел бы, и это будет последнее и самое пламенное мое желание, чтобы последний царь был удавлен кишкою последнего попа».21

Сведения, приведенные Н. О. Лернером, повторил П. Н. Сакулин.22 На основании их же составил свой краткий, но точный комментарий Б. В. Томашевский, указавший, что эпиграмма является «вольным переводом французских стихов, приписывавшихся Дидро».23 Этим комментарием несколько позже воспользовался В. А. Мануйлов.24

Однако уже в 1951 г. в комментарии к воспоминаниям Е. И. Бестужевой четверостишие было названо «переводом из Дидро».25 Несколько позже, в сборнике «Очерки из истории движения декабристов», приведенные Н. О. Лернером слова Жана Мелье были «уточнены» без обращения к подлинному тексту: «последний царь» был заменен на «последнего короля», а также сделано указание на то, что это изречение содержится в конце «Завещания», хотя на самом деле оно находится во второй главе. Кроме того, без всяких на то оснований автором двустишия, приведенного в книге Лагарпа, был назван Марешаль.26 Эти ошибки повторили С. А. Рейсер27 и М. И. Гиллельсон.28 Легенда о принадлежности Марешалю данного двустишия начала проникать и в специальные исследования, посвященные этому писателю.29

Еще одна литературоведческая легенда, возможно, рождается сейчас. М. А. Цявловский высказал, но ничем не подтвердил предположение о том, что строка «Мы добрых граждан позабавим» является полемическим откликом на возмущение Лагарпа тем, что находились люди, считавшие двустишие забавным.30 В новом собрании сочинений Пушкина в примечании к эпиграмме об этом уже говорится в категорическом тоне.

По-видимому, назрела необходимость по возможности дополнить собранные Н. О. Лернером сведения, чтобы предупредить повторение старых и возникновение новых ошибок и неточностей.

Среди разрозненных заметок, сделанных французским писателем второй половины XVIII в. Шамфором на клочках бумаги и изданных посмертно в 1795 г., есть следующая запись: «Некто осмелился сказать: „Хочу дожить до того дня, когда последнего короля удавят кишками последнего попа“».31 Шамфор записал это изречение не позднее начала 1794 г. (он умер 13 апреля этого года), и, следовательно, еще раньше эта формула стала, очевидно, популярным крылатым выражением, прошедшим ту стадию фольклоризации, на которой утратилось имя автора.

30 фруктидора четвертого года республиканского календаря (16 сентября 1796 г.) в журнале «Décade philosophique, littéraire et politique» был напечатан в неполном виде дифирамб Дидро. Полностью он был опубликован 20 брюмера пятого года (10 ноября 1796 г.) в «Journal d’économie publique». В редакторском примечании указывалось, что строки о священнике и короле, появившиеся в первой публикации, вызвали негодование многих людей.32 Одна из целей второй публикации состояла в том, чтобы смягчить это впечатление, напечатав «Аргумент», в котором Дидро объяснял обстоятельства создания стихотворения и его жанровые особенности. «Аргумент», по мысли редакции, должен был убедить негодующих в том, что стихотворение не имеет никакого отношения к событиям дня, что оно выросло из бытовой шутки и что это «страшное» двустишие следует воспринимать не буквально, а лишь как поэтический образ, порожденный условностями жанра. Однако с именем Дидро стала прочно ассоциироваться фраза «нужно удушить последнего короля кишками последнего попа». Ее на все лады повторяла роялистская пресса в своих нападках на республику.33 Один из ее вариантов и привел Лагарп.

В свете этих данных нуждается в дополнительной проверке указание Н. О. Лернера на то, что источником русской эпиграммы послужило двустишие, напечатанное Лагарпом. Само изречение могло стать известно в России через разные каналы: через французских эмигрантов, через роялистскую прессу и, наконец, через книгу Шамфора. В России хорошо знали сборник произведений Шамфора. Извлечения из него неоднократно печатались в переводах в русских журналах начала XIX в. Шамфора цитировал в письмах и записных книжках П. А. Вяземский; афоризмы французского острослова постоянно сохранялись в памяти Пушкина и нашли отражение в его сочинениях и черновых записях.34 Те из русских, кто читал максимы Шамфора в подлиннике, не могли, по всей вероятности, не обратить внимание на «крамольное» изречение. Правда, никаких свидетельств на этот счет не обнаружено.

Книгу Лагарпа следует, очевидно, рассматривать лишь как один из возможных источников четверостишия «Мы добрых граждан позабавим...».

Отсюда весьма неопределенным становится и предположение о полемическом характере первой строки. Наконец, если возможен и другой источник эпиграммы, то менее вероятной становится гипотеза о ее принадлежности Пушкину, которая, без сомнения, имела сильное подтверждение в том факте, что по книге Лагарпа поэт учился в Лицее. Из всего этого следует, что изучение истории распространения формулы «задушить одного кишками другого» может оказаться весьма полезным.

Творцом этой формулы считается Жан Мелье, но она существовала гораздо раньше, чем стало известно «Завещание». Изречение из «Завещания» обычно цитируется от имени самого Мелье, в то время как он приводит его как «пожелание одного человека», который «не отличался образованием и ученостью, но, по-видимому, не лишен был здравого смысла», трезво судил о всех «возмутительных злоупотреблениях и обрядах», проник в тайну несправедливости, царящей на земле, и «хорошо понял, кто ее зачинщики и вдохновители».35 По всей вероятности, нет никаких оснований считать, что Мелье использовал обычный прием создания фиктивного персонажа, чтобы при надобности возложить на него ответственность за «крамолу». «Завещание» в буквальном смысле слова начинено от начала до конца «крамольными», «богохульными», «взрывными» мыслями, которые все высказываются от имени автора. Призыв к неповиновению священникам и королям и к физическому их уничтожению звучит в книге неоднократно, в том числе в той же второй главе. Если бы Мелье опубликовал при жизни свое сочинение, то и без этого изречения он обрек бы себя на жесточайшие гонения. Но книга была завещанием в прямом смысле этого слова. Ее написал человек, который, «готовясь к уходу из жизни», «почувствовал себя в силах сделать то, на что он не мог решиться раньше: открыто сказать давно и глубоко им продуманную правду о человеческих отношениях, о религии, о государстве, об общественном строе».36 У Мелье не было причин лукавить, и его словам об «одном человеке», по-видимому, можно доверять, тем более что все «Завещание» отличается искренним тоном. По всей видимости, Мелье прочел это изречение в одном из публицистических памфлетов конца XVII-начала XVIII в.

Действительно, в литературе XVII-XVIII вв. встречается формула, очень похожая на слова, приводимые в «Завещании». На русском языке она представлена в «Письмовнике» Н. Г. Курганова в следующей «краткой замысловатой повести»: «Италианец, будучи вопрошен французом, у кого бы он лучше хотел быть в подданстве - у короля ли французского или у ишпанского? Я бы желал видеть одного повешена на кишках другого».37

Сходство формулировок, при всем их различии, настолько велико, что на его основе сложилась легенда о Курганове - тираноборце и атеисте, который по всем законам екатерининского времени должен был сгнить в Шлиссельбургской крепости, но неведомыми силами был от этой участи спасен и на протяжении тридцати лет шесть раз безнаказанно публиковал призыв передушить королей.

Толчком к возникновению этой легенды послужила очередная неточная публикация слов из «Завещания» в сборнике «Очерки из истории движения декабристов». С этими словами Г. П. Макогоненко сопоставил приведенную выше повесть Н. Р. Курганова и пришел к следующему выводу: «Пока не удалось установить источника 291-й повести Курганова. Не исключена возможность, что он был знаком с самим „Завещанием“ Мелье, которое опубликовал Вольтер. Стоит подчеркнуть, что в кургановской повести формула Мелье несколько изменена - из нее выброшен выпад против церкви. Можно предположить, что именно сам Курганов изменил эту формулу, так как избегал какого-либо столкновения с церковью. После переработки

формула не потеряла своей радикальности, а, пожалуй, выиграла, поскольку вся ненависть перенесена на королей. Опубликование и пропаганда Кургановым революционного призыва французского утопического коммуниста расправиться с королями несомненно делает честь русскому просветителю».38

Много вопросов вызывает этот отрывок, начинающийся осторожным предположением и заканчивающийся почти категорическим утверждением того, что несколькими строками выше высказывалось лишь в виде гипотезы. Почему Курганов в этой повести побоялся столкновения с церковью, если во многих других он не стеснялся высмеивать священников? Почему он переработал оригинал так, что в его повести стали ощущаться отголоски давно закончившихся распрей вокруг испанского наследства? Почему царское правительство не усмотрело в этой повести ничего крамольного, и Курганов имел возможность беспрепятственно перепечатывать свой призыв? Почему в мрачные годы николаевской реакции, когда четверостишие «Мы добрых граждан позабавим...» распространялось в списках из-под полы, повесть № 291 без затруднения проходила цензурные рогатки, хотя, например, из предпоследнего, десятого издания «Письмовника» (М., 1831) было изъято двенадцать рассказов, которые, очевидно, были сочтены оскорбительными для религии?

Вопрос о том, как Курганов познакомился с изречением из «Завещания», решается очень просто: он его не знал. Для того чтобы установить тот факт, что повесть Курганова не могла быть подсказана «Завещанием», достаточно было обратиться к знаменитому «Извлечению мыслей Жана Мелье», опубликованному Вольтером в 1762 г. В этом небольшом памфлете, занимавшем очень важное место в антирелигиозной пропаганде, развернутой великим французским просветителем, Вольтер, излагая мысли Мелье, искусно их подобрал и препарировал в своих целях так, что превратил их автора из атеиста в деиста.39 Изречения, о котором идет речь, в этом памфлете нет. Сам Вольтер подобной мысли нигде не формулировал. Единственным местом в его сочинениях, в котором можно, по-видимому, с ничтожной степенью вероятности заподозрить отзвук этого изречения, является одно предложение из письма к Шабанону от 21 декабря 1767 г.: «Было бы неплохо отправить всех янсенистов на морское дно, повесив каждому из них на шею по иезуиту».40

Итак, до 1769 г., когда вышел «Письмовник», изречение из «Завещания» не могло стать известным Курганову “через источник, указанный Г. П. Макогоненко. Этот факт устанавливался легко, и тем более тщательной проверки требовала не только гипотеза о происхождении повести № 291, особенно в части, касающейся переработки гипотетического французского оригинала, но и истолкование повести как призыва передушить королей. Этого, однако, сделано не было. Напротив, гипотеза была немедленно принята в качестве бесспорного положения.

Еще до выхода книги, в которой эта гипотеза была опубликована, Д. Д. Благой, опираясь на докторскую диссертацию Г. П. Макогоненко (1955 г.), ввел в третье издание своего учебника по истории русской литературы XVIII в. рассуждение о крамольном политическом характере повести № 291.41 Подкрепленное авторитетом двух ведущих ученых, это истолкование повести давало возможность и требовало «подтянуть» к ней по значимости и другие рассказы из «Письмовника». И уже в следующей работе о Курганове это было сделано. Характеризуя «Краткие замысловатые повести», А. П. Денисов писал, что они проникнуты «ненавистью

к феодально-крепостническим порядкам», что Курганов «обрушивался» на духовенство, что он «жестоко высмеивал» рабское преклонение перед всем иностранным, что в этом разделе «Письмовника» он отвел «значительное место пропаганде естественнонаучных взглядов42 и борьбе с реакционными теориями» и, конечно, что он бросил «призыв к истреблению королей».43 Советские литературоведы всегда подчеркивали, что повести Курганова являются произведениями сатирическими и что его сатира имеет ярко выраженный демократический характер.44 Однако в столь сильных выражениях никто до А. П. Денисова о Курганове не писал. Но и это еще не было пределом. О. А. Хамицаева нашла в «Завещании» еще две случайные параллели к повестям Курганова и на этом основании сделала следующий вывод: «Идеи французского коммуниста-утописта Жана Мелье были хорошо усвоены Кургановым. Живя интересами своего времени, владея четырьмя иностранными языками, Курганов не мог не знать работ этого просветителя».45 Курганов - атеист, коммунист-утопист! - таков логический вывод из этого рассуждения, ибо никак не оговоренное и ничем не уточненное слово «усвоил» здесь может значить лишь одно: принял и согласился. При этом исследовательница не знала о том, что найденные ею параллели находятся в той части «Завещания», которая впервые была опубликована лишь в 1864 г.

В качестве завершающего звена в этой цепи ошибок и абсурдов необходимо отметить, что и автор специальной работы о Мелье, прекрасно осведомленный в истории распространения текста «Завещания», не устоял перед искушением поразить воображение читателей броским фактом. «Выражение [Мелье], - пишет он, - действительно приобрело популярность. Его по-разному употребили в дело и Вольтер, и Дидро - последний в цикле стихов „Мания свободы“ . И вот через многие страны и пограничные кордоны долетели эти переделки и до России. Уже в 1769 г. в сочинении Г. Курганова „Российская универсальная грамматика, или Всеобщее письмословие“ фигурировала поговорка, смахивавшая на этот афоризм».46

Ни вольтеровское письмо 1767 г., ни стихотворение Дидро 1772 г. не могли «долететь» до Курганова. Откуда же в этом случае появились в «Письмовнике» слова, столь похожие на изречение из «Завещания»?

Повесть № 291 представляет собой дословный перевод рассказа, напечатанного в учебнике французского языка для немцев Жана Робера де Пеплие.47 Этот учебник, вышедший первым изданием в 80-х годах XVII в., пользовался в XVIII в. огромной популярностью во многих европейских странах и выдержал большое число переизданий. Интересующий нас рассказ напечатан уже в 4-м издании (1696)48 и перепечатывался по крайней

мере до 35-го издания (1737). Где-то около этого времени он изымается из учебника. Однако в слегка измененном варианте он продолжает печататься в другом учебном пособии - «Новом методе обучения французскому языку» Лароша.49 В 1730 г. вышло 14-е издание этой книги, а в 1764 г. - 25-е.

Все рассказы, входившие в учебник Пеплие, были извлечены его автором из французских книг, главным образом последней четверти XVII в. Таким образом, формула «повесить одного на кишках другого» существовала уже по крайней мере за 35-40 лет до того, как ее использовал Мелье, и это, несомненно, придает убедительность высказанному выше предположению о том, что он почерпнул ее из французской публицистики конца XVII-начала XVIII в.

Вопрос об интерпретации повести Курганова № 291 должен еще стать предметом специального исследования, но некоторые предварительные выводы можно сделать уже сейчас. В числе рассказов, которые в учебнике Пеплие предлагались немцам для упражнения в чтении и переводе, было большое число антифранцузских. Учебник имел явную галлофобскую окраску, которая легко объясняется международной ситуацией в конце XVII в. «Письмовник» Курганова составлялся и вышел в свет в то время, когда в русской литературе шла активная борьба с французским влиянием. В этой обстановке галлофобские рассказы Пеплие должны были представляться Курганову весьма меткими и поучительными, и он заимствовал их из этого источника в большом количестве, в том числе и повесть № 291.

В первой четверти XIX в. «Письмовник» уже прочно осел в «низовой» читательской среде. Ушла туда и повесть № 291, так и не наполнившись злободневным политическим содержанием, которое приобрела сначала на французской, а потом и на русской почве эпиграмма, основанная на крылатом выражении, предлагавшем похожий способ расправы с царствующими особами. В России повесть Курганова и эпиграмма существовали параллельно, независимо друг от друга, выполняя разные функции. Так Пушкин, например, интересовался «Письмовником» и личностью Курганова, когда работал над «Историей села Горюхина»; однако «Письмовник» привлек его внимание отнюдь не как книга, содержащая «крамольные» в политическом отношении мысли, какой она предстает в истолковании ряда исследователей.

Единственный пока известный случай использования формулы «повесить одного на кишках другого», в котором можно заподозрить отзвук повести Курганова, относится уже к 70-м годам XIX в.

В романе Н. С. Лескова «На ножах» (1870-1871) один из персонажей, говоря о двух других, называет одного подлецом, а другого - «гадиной беззубой», заключая свою тираду словами: «Впрочем, я бы ничего не имел против того, чтоб один из них был повешен на кишках другого».50 В этом виде формула имеет сильное сходство с повестью Курганова № 291. В связи с этим обращает на себя внимание и другое место в том же романе, совпадающее с повестью № 178 (по четвертому изданию «Письмовника»). Между действующими лицами происходит следующий диалог:

« - А вот и кстати наш почтенный генерал: ответите ли, ваше превосходительство, на вопрос: в какое время люди должны обедать?

Говорят, что какой-то классический мудрец сказал, что „богатый когда хочет-с, а бедный когда может-с“».51

«Классический мудрец» - это Диоген, чье подобное изречение привел Диоген Лаэртский в «Жизни и учениях знаменитых философов» (VI, 2 Диоген (40)).52 У Курганова эти слова переведены с французского языка почти в том же виде: «Диоген, будучи вопрошен, в каком часу должно обедать? отвечал: богатый когда хочет, а убогий когда может».53

Совпадение с «Письмовником» двух мест в романе, расположенных сравнительно недалеко одно от другого, является сильным аргументом в пользу предположения, что формула «повесить одного на кишках другого» дошла до Лескова через книгу Курганова. Однако поскольку слова Диогена были крылатым выражением и могли стать известны Лескову также из других источников, то этот эпизод из истории разбираемого изречения нельзя считать до конца выясненным. Впрочем, и во всей истории этого изречения остается еще немало пробелов.

Сноски к стр. 107

1 См.: Акад., II, 1, с. 488; Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в десяти томах, т. I. Изд. 2-е. М., Изд. АН СССР, 1956, с. 442; Вольная русская поэзия второй половины XVIII - первой половины XIX века. Вступит. статьи С. Б. Окуня и С. А. Рейсера. Составление, подготовка текста, вступит. заметки и примеч. С. А. Рейсера. Л., «Сов. писатель», 1970 (Библиотека поэта. Большая серия), с. 336. Как безусловно не принадлежащее Пушкину четверостишие напечатано в кн.: Русская эпиграмма (XVIII-XIX вв.). Предисловие, подготовка текста и примеч. В. Мануйлова. Л., «Сов. писатель», 1958 (Библиотека поэта. Малая серия), с. 202.

2 Пушкин А. С. Собрание сочинений в десяти томах, т. I. М., «Художеств. литература», 1974, с. 535.

3 Там же, с. 5. Отметим попутно, что в сборнике «Очерки из истории движения декабристов» (М., 1954, с. 481), вышедшем под авторитетной редакцией Н. М. Дружинина и Б. Е. Сыроечковского, по поводу указанного четверостишия говорится, что уже окончательно установлено отсутствие оснований для приписывания его Пушкину. Это категорическое решение, к большому сожалению, основательно забыто. Трудно перечислить все те издания, в которых четверостишие безоговорочно приписывается Пушкину, притом с совершенно произвольной датировкой. Сошлемся, например, на книгу Б. Трубецкого «Пушкин в Молдавии» (изд. 3-е, исправл. и дополн. Кишинев, 1963, с. 97), в которой четверостишие названо «изумительным по своему революционному темпераменту» (sic!); автор этой книги утверждает: «Точная датировка этого четверостишия не установлена, но можно предположительно отнести его к кишиневскому периоду».

Сноски к стр. 108

4 La Harpe J.-F. Lycée, ou Cours de littérature ancienne et moderne. Dernière partie: Philosophie du XVIIIe siècle. T. 16. Paris, l’an XIII , p. 173 (ch. III, sec. VI).

5 Мелье Ж. Завещание, т. I. Перевод с франц. Ф. Д. Капелюша и Г. П. Полякова. Под ред. Ф. А. Коган-Бернштейн. Перевод приложения и комментарии Ф. Б. Шуваловой. Вступит. статья В. П. Волгина. М., Изд. АН СССР, 1954, с. 71.

6 См.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. I. Вступит. статья В. Э. Вацуро. Составление и примечания В. Э. Вацуро, М. И. Гиллельсона, Р. В. Иезуитовой, Я. Л. Левкович. М., «Художеств. литература», 1974, с. 361. В тексте примечания опущена ссылка на более раннее издание дневника П. И. Долгорукова.

7 Пушкин А. С. Собрание сочинений в десяти томах, т. I, с. 713-714.

8 См.: Цявловский М. А. О принадлежности Пушкину эпиграммы «Мы добрых граждан позабавим...». - Красная новь, 1937, № 1, с. 179-183; то же в кн.: Цявловский М. А. Статьи о Пушкине. М., Изд. АН СССР, 1962, с. 58-65. Подробные сведения о списках четверостишия приведены М. А. Цявловским в комментариях в большом академическом издании сочинений поэта (II, 2, 1199-1200). Дальнейшее изложение гипотезы опирается на эти работы М. А. Цявловского.

Сноски к стр. 109

9 См.: Сакулин П. Н. «Недостойно Пушкина». - В кн.: Пушкин и его современники, вып. XXXVIII-XXXIX. Л., 1930, с. 48. В этом списке первая строка читается «Друзья! Народ мы позабавим...» (с. 54).

11 См.: Русская потаенная литература XIX столетия. Отд. I. Стихотворения, ч. 1. С предисловием Н. Огарева. Лондон, 1861, с. 79. В этой публикации первая строка читается «Народ мы русский позабавим...».

12 См.: Стихотворения А. С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений. Берлин, 1861, с. XII; Пушкин А. С. Полное собрание сочинений, т. I, ч. 1. Редакция, вступит. статья и комментарии В. Брюсова. М., 1919 (на обл.: 1920), с. 135; Лернер Н. О. Мелочи прошлого. Из прошлого русской революционной поэзии. I. «Подражание французскому». - Каторга и ссылка, 1925, № 8 (21), с. 240-241.

13 Красная новь, 1937, № 1, с. 183.

Сноски к стр. 110

14 См.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. I, с. 300.

15 Красная новь, 1937, № 1, с. 183.

16 Попутно отметим, что в примечании ни слова не говорится о мотивах датировки четверостишия точно 1819 г.

17 См.: Воспоминания Бестужевых. Редакция, статья и комментарии М. К. Азадовского. М. - Л., Изд. АН СССР, 1951, с. 414. В варианте Бестужевой отличаются третья и четвертая строки: «Царя мы русского задавим || Кишкою русского попа».

18 Красная новь, 1937, № 1, с. 183.

19 Лернер Н. О. Мелочи прошлого..., с. 240.

20 Diderot D. Oeuvres complètes, t. 9. Paris, 1875, p. 16.

Сноски к стр. 111

21 Кроме нескольких иностранных книг, Н. О. Лернер пользовался статьей В. П. Волгина «Мелье и его „Завещание“» (Голос минувшего, 1918, №№ 1-3, с. 5-46), но в ней этих слов нет.

22 Сакулин П. Н. «Недостойно Пушкина», с. 55.

23 См.: Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в десяти томах, т. I. Изд. 2-е. М., Изд. АН СССР, 1956, с. 518.

24 См.: Русская эпиграмма (XVIII-XIX вв.), с. 314.

25 Воспоминания Бестужевых, с. 791.

26 См.: Очерки из истории движения декабристов. Сб. статей под ред. Н. М. Дружинина, Б. Е. Сыроечковского. М., Госполитиздат, 1954, с. 481. Н. О. Лернер, приводя двустишие в своей статье «Мелочи прошлого» (с. 240), указал, что существует предположение об авторстве Марешаля. Эта гипотеза не получила подтверждения, но тем не менее в «Очерках» была без проверки принята за доказанный факт. В работах о Марешале не содержится сведений об этом двустишии. См.: Марешаль П.-С. Избранные атеистические произведения. Ред. и статья Х. Н. Момджяна. М., Изд. АН СССР, 1958, с. 5-44; Великовский С. Поэты французских революций. 1789-1848. М., Изд. АН СССР, 1963, с. 99-110; Обломиевский Д. Литература французской революции 1789-1794 гг. М., «Наука», 1964, с. 294-327; Кучеренко Г. С. Судьба «Завещания» Жана Мелье в XVIII веке. М., «Наука», 1968, с. 137-193.

27 См.: Вольная русская поэзия второй половины XVIII-первой половины XIX века, с. 805.

28 См.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. I, с. 507.

29 См.: Лихоткин Г. А. Сильвен Марешаль и «Завещание Екатерины II» (к истории одной литературной мистификации). Л., Изд. ЛГУ, 1974, с. 50.

30 Цявловский М. А. Статьи о Пушкине, с. 64.

Сноски к стр. 112

31 Chamfort S.-R.-N. Oeuvres recueillies et publiées par un de ses amis, t. 4. Paris, l’an III , p. 352. Русский перевод в кн.: Шамфор. Максимы и мысли. Характеры и анекдоты. Издание подготовили П. Р. Заборов, Ю. Б. Корнеев, Э. Л. Линецкая. M. - Л., «Наука», 1965, с. 165. Автор приносит благодарность П. Р. Заборову, который любезно указал ему эту запись Шамфора.

32 Diderot D. Oeuvres complètes, t. 9, p. 9.

33 См. краткую сводку в кн.: Larousse P. Grand dictionnaire universel du XIXe siècle, t. 2. Paris, s. a., p. 1173.

34 Свод сведений о популярности Шамфора в России см.: Корнеев Ю. Б. и Линецкая Э. Л. Шамфор и его литературное наследие. - В кн.: Шамфор. Максимы и мысли. Характеры и анекдоты, с. 258-259; Лернер Н. О. Пушкинологические этюды. VII. Пушкин и Шамфор. - «Звенья», кн. V. М. - Л., «Academia», 1935, с. 119-121; Козмин Н. К. Пушкин-прозаик и французские острословы XVIII в. (Шамфор, Ривароль, Рюльер). - Известия по русскому языку и словесности АН СССР, 1928, т. I, кн. 2, с. 548-551.

Сноски к стр. 113

35 Мелье Ж. Завещание, т. I, с. 70-71.

36 Волгин В. П. Развитие общественной мысли во Франции в XVIII веке. М., Изд. АН СССР, 1958, с. 279.

37 Курганов Н. Г. Российская универсальная грамматика, или Всеобщее письмословие. СПб., 1769, с. 170.

Сноски к стр. 114

38 Макогоненко Г. П. Радищев и его время. М., ГИХЛ, 1956, с. 107.

39 См.: Кучеренко Г. С. Судьба «Завещания» Жана Мелье..., с. 50-67.

40 Цит. по кн.: Державин К. Н. Вольтер. [М.], Изд. АН СССР, 1946, с. 396-397.

41 Благой Д. Д. История русской литературы XVIII века. Изд. 3-е, перераб. М., 1955, с. 387.

Сноски к стр. 115

42 Пропаганде естественнонаучных взглядов в разделе «Кратких замысловатых повестей» посвящена одна повесть (№ 3)!

43 Денисов А. П. Курганов - выдающийся русский ученый и просветитель XVIII века. Л., 1961, с. 96, 98, 100.

44 См., например: Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века. М., 1939, с. 221.

45 Хамицаева О. А. К вопросу о жанре «Кратких замысловатых повестей» Н. Г. Курганова. - В кн.: Вопросы стиля художественной литературы. Под общ. ред. А. И. Ревякина. М., 1964, с. 87.

46 Поршнев Б. Ф. Мелье. М., «Молодая гвардия», 1964 (Жизнь замечательных людей), с. 215.

47 Вопрос об источниках повестей Курганова разбирается автором в отдельной статье, которая будет напечатана в одном из очередных сборников «XVIII век».

48 «Un François demanda à un Italien, lequel de deux il aimait mieux avoir pour son Souverain, le roi de France ou celui d’Espagne. Je voudrais, dit-il, voir l’un pendu avec les boyaux de l’autre» (Pêpliers J.-R., des. Essay d’une parfaite grammaire royale françoise, Das ist Vollkommene Königliche Frantzösische Grammatica... Berlin, 1696, S. 4 (раздел «Recueil de bons contes...»; из более ранних изданий учебника автор статьи имел возможность ознакомиться лишь с одним (Berlin, 1689), в котором этот раздел еще не был введен).

Сноски к стр. 116

49 «Un François demanda à un Italien lequel de deux il aimait mieux avoir pour son Maître, le roi de France, ou celui d’Espagne. Je voudrais, dit-il, que l’un fût pendu avec les boyaux de l’autre, car je n’aime ni l’un ni l’autre» (La Roche. Nouvelle méthode pour traiter la grammaire françoise, Das ist: Neue Methode die Französische Grammatic zu tractiren... 25. Aufl. Leipzig, 1764, S. 251-252.

50 Лесков Н. С. Полное собрание сочинений, т. 9. Изд. 2-е. СПб., 1897, с. 342.

Сноски к стр. 117

51 Там же, с. 384-385.

52 Точный русский перевод: «Человеку, спросившему, в какое время следует завтракать, он ответил: „Если ты богат, то когда хочешь, если беден, то когда можешь“». См.: Памятники поздней античной научно-художественной литературы II-V века. М., «Наука», 1964, с. 158.

53 Курганов Н. Г. Российская универсальная грамматика..., с. 152.

------------------

Что такое GoGetArt? Это интернет-галерея современного искусства, в которой представлено интересное творчество современных художников и фотографов, которые хотят продать свою картину , но не знают как это сделать чтобы все были довольны. К каждой работе сайтом присваивается именной сертификат с персональным номером, а также описанием картины и личной подписью художника. Все сделано для удобства потенциальных покупателей.

Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —

Значит — кто-то хочет, чтобы они были?
Значит — кто-то называет эти плевочки

жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит —
чтоб обязательно была звезда! —
клянется —
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
«Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!»
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!

Анализ стихотворения «Послушайте!» Маяковского

Маяковский – один из самых оригинальных русских поэтов. Его творчество вызывало массу критических и такое же количество положительных отзывов. Важно то, что оно никого не оставляло равнодушным. Его стихи всегда имели острую социальную направленность. Их отличает глубокая личная заинтересованность в поднятой теме. Стихотворение «Послушайте!» было написано в начале 1914 г. Оно представляет собой призыв тонко чувствующего поэта к равнодушному обществу, попытку вывести его из спячки.

К 1914 г. Россия находилась в глубоком кризисе. Нищета большей части населения, голод, набирающие оборот революционные настроения все больше раскалывали страну. Чувствовалось приближение страшной мировой бойни – Первой мировой войны. Высшие слои общества, прикрываясь красивыми фразами, жили буквально последним днем, проводя время в кутежах и праздниках. Царила атмосфера обреченности и безверия.

Маяковский был известен своими грубыми произведениями, не укладывающимися в принятые стандарты. Но за прямолинейностью скрывалась чуткая творческая душа, остро реагирующая на несправедливость и людское равнодушие. В стихотворении «Послушайте!» он без предисловия и оговорок обращается к людям с целью обратить их внимание на совершенство мироздания. Главный символ произведения — звезды, которые не зависят от людских страстей. Человек должен остановиться и внимательно посмотреть на ночное небо. Звезды способны уничтожить злобу и ненависть. Если они все еще существуют, значит не все потеряно, «значит – это кому-нибудь нужно?». Появление новых звезд для Маяковского – результат чьего-либо страстного желания. «Если звезды зажигают», то люди еще способны одуматься, прекратить войны и насилие.

Стих написан в характерной манере Маяковского – «лесенкой». Рифма неточная, сбивчивая, переходящая в белый стих. Произведение имеет очень сильную эмоциональную окраску. Для этого автор использует многократные восклицания и риторические вопросы. Очень выразительно контрастное сравнение звезд с «плевочками» и одновременно с «жемчужинами». Вызовом Маяковского является приближение бога, имеющего «жилистую руку», к земному миру. Бог выполняет страстные желания людей о том, чтобы на небе появлялись новые звезды, дающие ощущение стабильности и правильного миропорядка.

Стихотворение «Послушайте!» полностью отражает особенности раннего творчества Маяковского, его протест против существующего общественного устройства.

Стихотворение Маяковского «Послушайте!»: анализ и попытка интерпретации.

Предлагаю Вашему вниманию работу на тему: "Стихотворение Маяковского «Послушайте!»: анализ и попытка интерпретации.". Данная работа предназначена для широкого круга читателей.

Цель:
- исследование художественного мира стихотворения.

Задачи:
1. Выполнить текстуальный анализ стихотворения, раскрыв идейно-тематическое, композиционное своеобразие стихотворения.
2. Рассмотреть мотивы и образы.
3. Создать пояснения, включающего интерпретацию полученных наблюдений.
Введение
«Комментарий – древнейший универсальный инструмент работы с текстом, известный с античных времен и широко используемый в различных сферах нашей жизни.
Он, в самом деле, рассчитан на параллельное чтение с комментируемым текстом. Почему я взялась, за составление комментария, потому что, помогая размышлениям читателя, он не заменяет их. Тип комментария определяется читательским назначением. Я в своей работе ориентировалась на современного читателя, интересующегося поэзией.
Целью моей работы стало исследование художественного своеобразия стихотворения В.В.Маяковского «Послушайте!»
Поставленная цель сопровождалась задачами: создание пояснений для читателя, которые носят текстуальный характер, то есть объясняют текст как таковой и интерпретацию полученных наблюдений и анализ текста стихотворения (часть 2)
Основная часть
Интерпретация. Анализ текста стихотворения.
Владимир Владимирович Маяковский родился в Грузии, в семье лесничего. После смерти отца в 1906 году переехали в Москву. Здесь юный Маяковский начал учиться в Пятой мужской гимназии, но не закончил ее, втянувшись в подпольную революционную деятельность. В стихах молодого Маяковского поражало необычное содержание и ошеломляющая поэтическая новизна. Поражала фантазия поэта, гиперболичность и пластика образов, дерзкая метафоричность в которой сближались далекие друг от друга понятия и вещи.
Это производило разное впечатление: одних раздражало, других смущало, третьих восхищало.
Он хотел быть поэтом толпы, а поэтому его творчество труднообъяснимо, в нем и вызов и эпатаж и крик души от противоречий внутри себя и противоречий снаружи от происходящих событий.
Ранний период его творчества представлен многими открытиями в области стихосложения. Его стихи отличались разительно от того, что принято было считать хорошей поэзией, но он быстро вошел в силу и утвердил свою творческую индивидуальность, право на то, чтобы быть Маяковским. Отрицая классическую форму, поэт предлагал новое искусство. Многое в его раннем творчестве связано с таким понятием как футуризм, но при этом поэтические средства и идеи были гораздо шире. Своеобразие ранней лирики обусловлено его личностью, его ярким талантом.
Одним из стихотворений, относящихся, к этому периоду и было стихотворение «Послушайте!», написанное в 1914 году. В нем 30 строк и единая строфа, объединенная одной общей темой: «Послушайте, ведь если звезды зажигают, значит – это кому-нибудь нужно». Эта фраза стала крылатым выражением.
Художественный мир данного стихотворения построен на размышлении автора с самим с собой: зажигают, значит это «нужно», «значит-кто-то хочет, чтобы они были, «значит это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?!»
И своими вопросами пытается дать ответ самому себе – для чего необходимо, чтобы зажигались звезды.
Условно можно разделить это стихотворение на 3 части.
В первой части автор спрашивает себя: «Если звезды зажигают – нужно ли это?»
Во второй части он, побывав у бога, говорит кому-то: «Ведь теперь тебе ничего? Не страшно?» Он за всех людей просит у бога, чтобы каждый день обязательно была звезда, что бы людям не было страшно в темноте. Он пытается доказать себе и людям вокруг, что это очень важно, чтобы возле тебя было светло, ясно.
В третьей части он, уже, успокоившись после диалога с богом, диалога с кем-то, он понимает то, что доказал необходимость того, чтобы «каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда».
За внешней грубостью лирического героя скрывается ранимое и нежное сердце. Его эпатаж – от боязни непонимания и одиночества. Герой раннего Маяковского романтичен по своему мироощущению. Он тоскует, видя беззвездное небо («Послушайте»):
И, надрываясь
В метелях полуденной пыли,
Взрывается к богу,
Боится, что опоздал,
Плачет,
Целует ему жилистую руку,
Просит-

Клянется-
Не перенесет эту беззвездную муку.
Это стихотворение – вдохновенная мечта о красоте мира:
Послушайте!
Ведь если звезды зажигают-
Значит это кому-нибудь нужно?
Это необычное для Маяковского стихотворение, потому что написано оно белым стихом. (Маяковский придавал огромное значение рифме.) Отсутствие рифмы компенсируется в начале и в конце стихотворения: «значит – это нужно, значит – кто-то хочет, значит – это необходимо». А в центре – встревоженное вмешательство героя, затем – радостная умиротворенность, и создается впечатление, что это он зажег звезды над крышами.
В словах поэта – страстная тоска по красоте. Сила чувства, стремительность порыва выражены в восклицательной интонации, в нагнетании глагольных форм:
И, надрываясь
В метелях полуденной пыли,
Врывается к богу,
Боится, что опоздал,
Плачет,
Целует ему жилистую руку,
Просит-
Чтобы обязательно была звезда!
Клянется –
Не перенесет эту беззвездную муку.
Но красота нужна не только поэту – она нужна людям. Без этого нельзя жить,- нельзя быть счастливым. И вот новый интонационный поворот- герой заботливо спрашивает любимую:
Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!
Аллегорический образ «звезды», традиционный в литературе, получает здесь оригинальное смысловое наполнение. Высокое стремление преодолеть мрачную беспросветность, «беззвездную муку» контрастирует здесь с подчеркнутой обыденностью урбанистических образов: звезды сияют «над крышами», их «зажигают» (как фонари); «кто-то» направляется к богу по тыльной дороге, без всякой торжественности; снижен и сам образ бога («жилистая рука»)
Если обратиться к синтаксическим особенностям стихотворения, то можно увидеть, что в нем 4-восклицательных предложения, которыми он пытается обратить внимание:
1) Послушайте!- на вопрос
2) Чтобы обязательно была звезда! –утвердить
3) Клянется, что не перенесет эту беззвездную муку!
4) Послушайте! – указывает на необходимость того, что если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно.
В этом стихотворении так же есть и 6 вопросительных предложений.
В первом- автор интересуется нужно ли?
В двух следующих автор пытается доказать что это необходимо, задавая вопросы.
Двумя последующими предложениями он спрашивает в диалоге «Ведь теперь тебе ничего: и не страшно?»
Следующее предложение скорее утвердительное, чем вопросительное.
«Ведь, если звезды зажигают-значит-это кому-нибудь нужно?»
Интересен и такой авторский ход, как два вопросительно-восклицательных предложения. Первое: Да?!- скорее больше подтверждение, чем вопрос, доказать самому себе то, что теперь нечего бояться, пора успокоиться, успокаивая прежде всего себя, а уж потом своего собеседника.
И второе предложение вопросительно-восклицательное - оно уже служит доказательством – утверждением нужности того «чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда, потому что и от одной звезды уже светло».
Здесь он говорит о себе, о своем отношении к «тьме», о своем отношении к тому что происходит вокруг. Ему нужен свет и он готов даже пойти к богу, чтобы дать этот свет людям – в этом кажется, мне и есть идея данного стихотворения.
Интересно для меня еще и то, что в этом стихотворении одно повествовательное предложение, поэтому тон прочтения должен быть насыщенным, полным эмоциональных взрывов, что, наверное, правильно, если человек хочет обратить на себя внимание. А мы знаем, что Маяковский очень эпатажный поэт.
Читая, это стихотворение мы проникаемся настроением автора, его переживанием, волнением – и в начале и в середине, и в конце – его удовлетворенностью, которая приходит через спокойствие.
В стихотворении много тире, пауз, за которыми скрывается недосказанность автора или наоборот, после тире усиливается вторая часть.
Много однородных членов: врывается, боится, плачет, целует, просит, клянется. Эти глаголы помогают перечислить все действия, которые им совершаются для достижения своей цели. Автор использует антонимы: тревожный - спокойный они помогают нам передать состояние героя.
Автором использован как монолог, так и диалог, что придает стихотворению особое своеобразие.
В стихотворении очень характерен эпитет «в метелях полуденной пыли», подчеркивающий то, что герой спешит, поднимая за собой, целую метель пыли.
Концовка воспринимается мною как риторический вопрос: А вам это нужно? И тут же доказывает еще одним вопросом – необходимо.
Если говорить о рифме, она по – Маяковски очень необычна, проследить ее можно только в некоторых местах. «Нужно- жемчужной», «руку - муку». В этом тоже необычность новаторство Маяковского.
Стихотворение отражает стремление человека сделать всем полезное, нужное и в этом, наверное, и есть позиция автора – ведь мир не раскрывает свои тайны перед поэтом, и он недоуменно вопрошает
Послушайте!
Ведь если звезды
Зажигают,
Значит – это кому – нибудь нужно?
Несовершенство жизнеустройства, резкое несоответствие мечты и действительности порождало недоуменные вопросы, на которые он ищет ответ, порою, как в данном случае, вопросом на вопрос
Значит – это необходимо,
Чтобы каждый вечер
Над крышами
Загоралась хоть одна звезда?!
В стихотворении есть повторы в начале и в конце. Автор повторяет целые предложения: Послушайте! Ведь если звезды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно? Слова: значит, кто-то, эти повторы способствуют лучшему пониманию того, о чем хочет сказать автор.
Заключение
В стихотворении показан мотив поиска себя, поиска своей нужности другим, через этот поиск подчеркивается мотив одиночества.
Герой стихотворения на мой взгляд, сам автор, человек ищущий, идущий на все ради других, чтобы другим было светло и легко.
Ранняя лирика Маяковского посвящена поиску новых форм, метафор, образов, это чувствуется, когда мы читаем стихотворение «Послушайте!», оно призывное, наверное от того, что автор пытается докричаться до толпы, возможно, и до себя тоже. Он обрек себя на непростую судьбу экспериментатора, человека который не может быть понятен всем. Но его поэзия занимает и будет занимать одну из первых мест среди всей классики русской литературы XX века.
В работе сделана попытка анализа и интерпретации поэтического текста в соединении с комментариями.
Я попыталась от комментировать текст, своим мнением по поводу этого стихотворения. Эта работа мне показалась интересной и очень полезно, так как я научилась, на мой взгляд делала комментарий, поняла, что такое интерпретация стихотворного текста, что такое комментарий через анализ.

Литература
1. Русская литература XXвека. Очерки. Портрет. 11 класс, Москва «Просвещение» 1994г
2. Примерные билеты и ответы по литературе. Москва, Издательский дом «Дрофа», 2000г.
3. Сборник лучших сочинений. Санкт- Петербург, И.Д.Громова, 2000г
4. Учебник «Русская словесность» 7 класс. Алматы: Атамура, 2012,352с

Тезисы
В работе была сделана попытка анализа стихотворения В.В. Маяковского. Он раскрывает идейно-тематическое, композиционное своеобразие стихотворения, исследуются мотивы и образы, даются пояснения, включающие интерпретацию полученных наблюдений.
Обращается внимание на синтаксис и звуковую организацию стихотворения.

Послушайте!

Ведь, если звезды зажигают -

жемчужиной?

И, надрываясь

в метелях полуденной пыли,

врывается к богу,

боится, что опоздал,

целует ему жилистую руку,

чтоб обязательно была звезда! -

клянется -

не перенесет эту беззвездную муку!

ходит тревожный,

но спокойный наружно.

Говорит кому-то:

"Ведь теперь тебе ничего?

Не страшно?

Послушайте!

Ведь, если звезды

зажигают -

значит - это кому-нибудь нужно?

Значит - это необходимо,

чтобы каждый вечер

над крышами

загоралась хоть одна звезда?!

В марте 1914 года вышел сборник «Первый журнал русских футуристов» с четырьмя новыми стихотворениями Маяковского. Среди них - написанное в ноябре-декабре 1913 года стихотворение «Послушайте!». В те дни поэт работал в Петербурге над завершением и постановкой своей первой пьесы - трагедии «Владимир Маяковский». И своей тональностью, настроением, соотнесением чувства любви с космосом, с мирозданием, стихотворение близко к этой пьесе, в чем-то продолжает и дополняет ее. Стихотворение строится как взволнованный монолог лирического героя, ищущего ответ на жизненно важный для него вопрос:

Послушайте!

Ведь, если звезды зажигают - значит - это кому-нибудь нужно?

Значит - кто-то хочет, чтобы они были?

Значит - кто-то называет эти плевочки

жемчужиной?

Лирический герой, формулируя главный для себя вопрос, мысленно создает образ некоего персонажа (в форме третьего лица: «кому-нибудь», «кто-то»). Этот «кто-то» не может перенести «беззвездную муку» и ради того, «чтоб обязательно была звезда», готов на любые подвиги. Образность стихотворения основана на реализации метафоры «звезды зажигают». Только загоревшаяся звезда придает смысл жизни, является подтверждением наличия в мире любви, красоты, добра. Уже в четвертом стихе первой строфы начинается развертывание картины того, какие же подвиги готов совершить герой для зажжения звезды: «надрываясь в метелях полуденной пыли», он спешит к тому, от кого это зависит - «врывается к Богу». Бог здесь дан без всякой авторской иронии или негатива - как высшая инстанция, к которой обращаются за помощью, с просьбой. В то же время Бог достаточно очеловечен - у него «жилистая рука» настоящего труженика. Он способен понять состояние посетителя, который «врывается», так как «боится, что опоздал», «плачет», «просит», «клянется» (а не просто смиренно молится, как «раб Божий»). Но сам подвиг зажжения звезды совершается не для себя, а для другого, любимого, близкого (может быть и родного, а может быть и просто ближнего), присутствующего в стихотворении как молчащий наблюдатель и слушатель последующих слов героя: «...теперь тебе ничего? / Не страшно?..» Завершающие строки замыкают циклическую конструкцию стихотворения - дословно повторяется начальное обращение и затем следует авторское утверждение и надежда (уже без использования героя-посредника в третьем лице):

Значит - это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?!

В стихотворении поэт не только выражает свои переживания, но простым разговорным языком растолковывает читателю, слушателю свою мысль, старается убедить его логикой, примером, интонацией. Отсюда и разговорное «ведь», и многократное (пятикратное) «значит», и обилие восклицательных и вопросительных знаков. Вопрос, начинающийся словом «значит», не требует развернутого ответа - достаточно краткого «да» или молчаливого согласия. Заключительные строки, замыкающие кольцевое построение произведения, сохраняют вопросительную конструкцию. Но их утвердительная модальность резко повышена. И не только логикой предшествующих строк, но и собственными особенностями. Дополнительным разбиением создана пауза («зажигают» при повторе выделено в отдельную строчку). В последнем стихе звезду уже не зажигает кто-то посторонний (хотя бы и могущественный), а «необходимо, чтобы» она «загоралась» (возвратный глагол) как бы сама. И не где-нибудь в космосе вообще, а «над крышами», то есть вот здесь, рядом, в городе, среди людей, где находится поэт. Для самого поэта заключительные строки - уже не вопросы. Вопросом является лишь то, насколько разделяют его мнение о «нужности», «необходимости» звезды окружающие. Эта концовка - смысловой центр стихотворения. Один человек может «каждый вечер» приносить другому душевный свет, способен рассеять душевный мрак. Загорающаяся звезда становится символом душевных отношений людей, символом всепобеждающей любви.

Стихотворение написано тоническим стихом. В нем всего три строфы-четверостишия с перекрестной рифмовкой авав. Стихотворные строки (отдельные стихи) достаточно длинные и большинство из них (кроме 2-го и 3-го в первой строфе) дополнительно разбиты на несколько строчек столбиком. Благодаря разбивке строк акцентируются, актуализируются не только концевые рифмы, но и слова, заканчивающие строчки. Так, в первом и предпоследнем стихе выделено составившее самостоятельную строчку обращение, повторяющее заглавие - «Послушайте!» - и ключевое слово главной метафоры стихотворения - «зажигают». Во втором четверостишии - ключевое слово «Богу» и глаголы, передающие напряжение героя: «плачет», «просит», «клянется»... Помимо «главных» перекрестных концевых рифм в стихотворении слышатся и дополнительные созвучия («послушайте» - «жемчужиной», «значит» - «плачет»...), скрепляющие текст.

В интонационно-строфическом построении стихотворения «Послушайте!» есть еще одна интересная особенность. Конец четвертой строки (стиха) первой строфы («И, надрываясь / в метелях полуденной пыли») не является одновременно и концом фразы - она продолжается во второй строфе. Это - междустрофический перенос, прием, позволяющий придать стиху дополнительную динамичность, подчеркнуть предельную взволнованность лирического героя.

Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) - начать подготовку

Обновлено: 2011-05-09

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter .
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Спасибо за внимание.

«Послушайте!» Владимир Маяковский

Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —

Значит — кто-то хочет, чтобы они были?
Значит — кто-то называет эти плевочки
жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит —
чтоб обязательно была звезда! —
клянется —
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
«Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!»
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!

Анализ стихотворения Маяковского «Послушайте!»

Лирика Маяковского сложна для понимания, так как далеко не каждому удается рассмотреть за нарочитой грубостью слога удивительно чувствительную и ранимую душу автора. Между тем, рубленые фразы, в которых нередко звучит откровенный вызов обществу, для поэта являются не средством самовыражения, а определенной защитой от агрессивного внешнего мира, в котором жестокость возведена в абсолют.

Тем не менее, Владимир Маяковский неоднократно предпринимал попытки достучаться до людей и донести до них свое творчество, лишенное сантиментов, фальши и светской изысканности. Одной из таких попыток является стихотворение «Послушайте!», созданное в 1914 году и ставшее, по сути, одним из ключевых произведений в творчестве поэта. Своеобразным рифмованным уставом автора, в котором он сформулировал основной постулат своей поэзии.

По мнению Маяковского, «если звезды зажигают – значит, это кому-нибудь нужно». В данном случае речь идет не столько о небесных светилах, сколько о звездах поэзии, которые в первой половине 20 века в изобилии появились на русском литературном небосклоне . Однако фраза, принесшая Маяковскому популярность и среди романтических барышень, и в кругах интеллигенции, в данном стихотворении звучит не утверждающе, а вопросительно. Это свидетельствует о том, что автор, которому на момент создания стихотворения «Послушайте!» едва исполнился 21 год, пытается найти свой путь в жизни и понять, нужно ли кому-нибудь его творчество, бескомпромиссное, эпатажное и не лишенное юношеского максимализма.

Рассуждая на тему жизненного предназначения людей, Маяковский сравнивает их со звездами, каждой из которых уготована своя судьба. Между рождением и смертью – всего лишь один миг по меркам вселенной, в который и укладывается человеческая жизнь. Так ли она важна и нужна в глобальном контексте бытия?

Пытаясь найти ответ на этот вопрос, Маяковский убеждает себя и читателей, что ведь «кто-то называет эти плевочки жемчужиной». А, значит, это и есть главный смысл в жизни – быть для кого-то нужным и полезным . Проблема лишь в том, что автор не может в полной мере применить в себе подобное определение и с уверенностью сказать, что его творчество способно стать жизненно важным хотя бы для одного человека, кроме него самого.

Лиризм и трагизм стихотворения «Послушайте!» переплетены в тесный клубок, который обнажает уязвимую душу поэта, в которую «плюнуть может каждый». И осознание этого заставляет Маяковского сомневаться в правильности своего решения посвятить жизнь творчеству. Между строк словно бы читается вопрос о том, не стал бы автор более полезным для общества человеком в иной ипостаси, выбрав, к примеру, профессию рабочего или же землепашца? Подобные мысли, в общем-то, не свойственные Маяковскому, который без преувеличения считал себя гением поэзии и не стеснялся это открыто утверждать, демонстрируют истинный внутренний мир поэта, лишенный иллюзий и самообмана. И именно эти ростки сомнения позволяют читателю увидеть другого Маяковского, без привычного налета грубости и бахвальства , который ощущает себя потерянной звездой во Вселенной и не может понять, есть ли на земле хоть один человек, которому бы его стихи действительно запали в душу.