Была война и голод и блокада. Блокадники Ленинграда: голод и холод были страшнее авиаударов. Кипяченая вода – блокадный чай

Интересное исследование неизвестной стороны жизнь в блокадном Ленинграде. Об этом не говорили, это не афишировали - но выжившие знали и помнили....

В осажденном Ленинграде существовали рынки, хотя подвоз продуктов на них практически прекратился. Стихийная, вольная торговля в городе не только не исчезла, но неудержимо увеличивалась в масштабах, реагируя на колоссальную нехватку продуктов фантастическим ростом цен. Однако блокадный рынок стал единственным дополнением к скудному рациону питания, а нередко источником выживания. Почти две трети населения города искали спасения на рынке, на толкучке, а также у знакомых и незнакомых «коммерсантов». Что из себя представлял рынок в осажденном городе? Сам рынок закрыт. Торговля идет вдоль Кузнечного переулка от Марата до Владимирской площади и дальше по Большой Московской. Взад и вперед ходят людские скелеты, замотанные ни весть во что, в свисающих с них разномастных одеждах. Они вынесли сюда все, что могли, с одним желанием – обменять на еду. Собственно рынок был закрыт, а люди ходили взад-вперед по Кузнечному переулку перед зданием рынка и заглядывали друг другу через плечо. (На фото – Кузнечный рынок).

Большинство участников блокадной рыночной торговли составляли обычные горожане, стремившиеся приобрести какую-либо пищу за деньги или выменять ее на свои вещи. Это были ленинградцы, получавшие иждивенческие карточки, нормы выдачи продуктов по которым не давали шанса на жизнь. Впрочем, были здесь не только иждивенцы, но и рабочие, военные, с большими нормами питания, но, тем не менее остро нуждавшиеся в дополнительной пище или стремившиеся произвести обмен в самых разных, порой немыслимых сочетаниях.

Желавших купить или обменять свои вещи на еду на рынке было значительно больше обладателей вожделенных продуктов. Поэтому важными персонажами рыночной торговли были спекулянты. Они ощущали себя хозяевами положения на рынке и не только. Ленинградцы были потрясены. «Обыкновенные люди вдруг обнаружили, что у них мало общего с торговцами, возникшими вдруг на Сенном рынке. Какие-то персонажи прямо со страниц произведений Достоевского или Куприна. Грабители, воры, убийцы, члены бандитских шаек бродили по ленинградским улицам и, казалось, приобретали большую власть, когда наступала ночь. Людоеды и их пособники. Толстые, скользкие, с неумолимо стальным взглядом, расчетливые. Самые жуткие личности этих дней, мужчины и женщины».

В поведении, организации своего «бизнеса» эти люди проявляли большую осторожность. «На рынке обычно продавался хлеб, иногда целыми буханками. Но продавцы вынимали его с оглядкой, буханку держали крепко и прятали под пальто. Они боялись не милиции, они отчаянно боялись воров и голодных бандитов, способных в любой момент вынуть финский нож или просто ударить по голове, отобрать хлеб и убежать» .

В дневниках и мемуарах блокадники нередко пишут о шокировавших их социальных контрастах на улицах блокадного Ленинграда. «Вчера Татьяне принесли полкило пшена за 250 р. Даже я поразилась наглости спекулянтов, но все же взяла, т. к. положение остается критическим, – свидетельствует 20 марта 1942 г. сотрудница Публичной библиотеки М. В. Машкова. – …Жизнь удивительная, можно подумать, что все это дурной сон» .

Еще один тип продавца-покупателя – военнослужащий, который был весьма желанен как торговый партнер для большинства блокадников, особенно для женщин, составлявших преобладающую часть очередей в магазинах и большую часть посетителей ленинградских рынков. «На улицах, – записывает в дневнике в ноябре 1941 г. военный корреспондент П. Н. Лукницкий, – все чаще плеча моего касаются женщины: “Товарищ военный, вино вам не нужно?” И на короткое: “Нет!” – робкое оправдание: “Я думала на хлеб променять, грамм бы хоть двести, триста…”».

Среди участников блокадного торга были особые, страшные персонажи. Речь идет о продавцах человеческого мяса. «На Сенном рынке люди шли сквозь толпу, как во сне. Бледные, как призраки, худые, как тени... Лишь иногда появлялись вдруг мужчина или женщина с лицом полным, румяным, каким-то рыхлым и одновременно жестким. Толпа вздрагивала с отвращением. Говорили, что это людоеды».
О том, что на рынках города предлагали купить человечину, блокадники вспоминают нередко, в частности, о продававшемся на толкучке на Светлановской площади студне. «На Сенной площади (там был рынок) продавали котлеты, – вспоминает инвалид войны Э. К. Худоба. – Продавцы говорили, что это конина. Но я уже много времени не видел в городе не только лошадей, но и кошек. Давно не летали над городом птицы».
Блокадница И. А. Фисенко вспоминает о том, как она осталась голодной, когда ее отец вылил кастрюлю имевшего специфический запах и сладковатый вкус бульона, сваренного из человечьего мяса полученного матерью в обмен на обручальное кольцо».
Правда, за все время блокады только 8 арестованных граждан заявили, что они убивали людей в целях продажи человеческого мяса. Обвиняемый С. рассказывал, как они с отцом неоднократно убивали спящих у них людей, затем разделывали трупы, засаливали мясо, варили его и под видом конины обменивали на вещи, водку, табак.

В блокадном городе «… можно быстро разбогатеть, будучи шкуродером, – свидетельствует рабочий А. Ф. Евдокимов. – А шкуродеров развелось последнее время очень много, и торговля с рук процветает не только на рынках, но у каждого магазина».21 «Имея мешок крупы или муки, можно стать обеспеченным человеком. И подобная сволочь в изобилии расплодилась в вымирающем городе».
«Уезжают многие, – записывает 20 февраля 1942 г. в дневнике С. К. Островская. – Эвакуация – тоже прибежище спекулянтов: за вывоз на машине – 3000 р. с головы, на самолете – 6000 р. Зарабатывают гробовщики, зарабатывают шакалы. Спекулянты и блатмейстеры представляются мне не иначе, как трупными мухами. Какая мерзость!»

«Люди ходят как тени, одни опухшие от голода, другие – ожиревшие от воровства из чужих желудков, – записывает 20 июня 1942 г. в дневнике фронтовик, секретарь комитета ВЛКСМ завода им. Сталина Б. А. Белов. – У одних остались глаза, кожа да кости и несколько дней жизни, у других появились целые меблированные квартиры, и платяные шкафы полны одеждой. Кому война – кому нажива. Эта поговорка в моде нынче. Одни ходят на рынок купить двести грамм хлеба или выменять еду на последнее трико, другие навещают комиссионные магазины, оттуда выходят с фарфоровыми вазами, сервизами, с мехами – думают долго прожить. … кто смел тот и съел. Одни обтрепались, износились, обветшали, как платьем, так и телом, другие лоснятся жиром и щеголяют шелковыми тряпками».

«Сегодня шла “Марица”. Театр был битком набит, – записывает в дневнике в марте 1942 г. учитель А. И. Винокуров. – Среди посетителей преобладают военные, официантки из столовых, продавщицы продовольственных магазинов и т. п. – люд, обеспеченный в эти ужасные дни не только куском хлеба, а и весьма многим».
«Был на “Сильве” в Александринке. Странно смотреть, как артисты поют и пляшут. Глядя на золото и бархат ярусов, на пестрые декорации, можно забыть о войне и хорошо посмеяться. Но у хористок под гримом – следы дистрофии. В зале много военных в скрипящих портупеях и завитых девушек нарпитовского типа» (23 июля 1942 г.).
Такие же эмоции вызывает значительная часть театральной публики у М. В. Машковой: «Чтобы вырваться из плена голода и забыться от смрада смерти, поплелись сегодня с Верой Петровной в Александринку где ставит спектакли Музыкальная комедия. … Народ, посещающий театр, какой-то неприятный, подозрительный. Бойкие розовые девчонки, щелкоперы, выкормленные военные, чем то напоминает НЭП. На фоне землистых истощенных ленинградских лиц эта публика производит отталкивающее впечатление».

Резко негативное отношение вызывали у ленинградцев те, кто не просто не голодал, но наживался на этой трагической ситуации. Прежде всего, речь идет о тех, кого блокадники видели чаще всего – о продавцах магазинов, работниках столовых и т. д. «Как омерзительны эти сытые, пышно-белые “талонщицы”, вырезающие в столовых и магазинах карточные талоны у голодающих людей и ворующие у них хлеб и продукты, – записывает 20 сентября 1942 г. в дневнике блокадница А. Г. Берман. – Это делается просто: “по ошибке” вырезают больше положенного, а голодный человек обнаруживает это только дома, когда никому уже ничего доказать нельзя».

«С кем ни беседуешь, от всех слышишь, что последний кусок хлеба, и тот полностью не получить, – записывает 6 июня 1942 г. в дневнике Б. А. Белов. – Воруют у детей, у калек, у больных, у рабочих, у жителей. Те, кто работает в столовой, в магазинах, или на хлебозаводе – сегодня являются своеобразным буржуа. Какая-нибудь судомойка живет лучше инженера. Мало того, что она сама сыта, она еще скупает одежду и вещи. Сейчас поварской колпак имеет такое же магическое действие, как корона во время царизма» .

Об открытом недовольстве ленинградцев работой и работниками магазинов, столовых, крайне негативном отношении горожан к спекуляции и спекулянтам свидетельствуют документы правоохранительных органов, следивших за настроениями населения осажденного города. Согласно сообщению Управления НКВД по Ленинградской области и Ленинграду от 5 сентября 1942 г., среди населения города увеличилось количество высказываний, выражающие недовольство работой столовых и магазинов. Горожане говорили, что работники торговли и снабжения расхищают продукты питания, спекулируют ими, обменивают на ценные вещи. В письмах из Ленинграда горожане писали: «Паек нам полагается хороший, но дело в том, что в столовой крадут много»; «Есть люди, которые голода не ощущали и сейчас с жиру бесятся. Посмотреть на продавщицу любого магазина, на руке у нее часы золотые. На другой браслет, золотые кольца. Каждая кухарка, работающая в столовой, имеет теперь золото»; «Хорошо живут те, кто в столовых, в магазинах, на хлебозаводах работают, а нам приходится много времени тратить, чтобы получить мизерное количество пищи. А когда видишь наглость сытого персонала столовой – становится очень тяжело». За последние десять дней, констатируется в сообщении Управления НКВД, подобных сообщений зарегистрировано 10 820, что составляет 1 сообщение на 70 человек населения Ленинграда.

Спекулянты, с которыми блокадники сталкивались на городских рынках и толкучках, бывали и в домах ленинградцев, вызывая еще больше омерзения и ненависти.
«Однажды в нашей квартире появился некий спекулянт – розовощекий, с великолепными широко поставленными голубыми глазами, – вспоминает литературовед Д. Молдавский. – Он взял какие-то материнские вещи и дал четыре стакана муки, полкило сухого киселя и еще что-то. Я встретил его уже спускающегося с лестницы. Я почему-то запомнил его лицо. Хорошо помню его холеные щеки и светлые глаза. Это, вероятно, был единственный человек, которого мне хотелось убить. И жалею, что я был слишком слаб, чтобы сделать это…»

Попытки пресечь воровство, как правило, не имели успеха, а правдолюбцы изгонялись из системы. Художник Н. В. Лазарева, работавшая в детской больнице, вспоминает: «В детской больнице появилось молоко – очень нужный продукт для малышей. В раздаточнике, по которому сестра полу- чает пищу для больных, указывается вес всех блюд и продуктов. Молока полагалось на порцию 75 граммов, но его каждый раз недоливали граммов на 30. Меня это возмущало, и я не раз заявляла об этом. Вскоре буфетчица мне сказала: “Поговори еще и вылетишь!” И действительно, я вылетела в чернорабочие, по-тогдашнему – трудармейцы».

Приехавший с фронта в блокадный город ленинградец вспоминает: «…я встретил на Малой Садовой… свою соседку по парте Ирину Ш. веселую, оживленную, даже элегантную, причем как-то не по возрасту – в котиковой манто. Я так несказанно обрадовался ей, так надеялся узнать у нее хоть что-нибудь о наших ребятах, что сперва не обратил внимания на то, как резко выделялась Ирина на фоне окружавшего города. Я, приезжий с “большой земли”, вписывался в блокадную обстановку и то лучше.
– Ты сама чего делаешь? – улучив момент прервал я ее болтовню.
– Да… в булочной работаю… – небрежно уронила моя собеседница… ... странный ответ.
Спокойно, ничуть не смутившись, молодая женщина, за два года до начала войны кончившая школу, сообщила мне, что работает в булочной – и это тоже вопиюще противоречило тому, что мы с ней стояли в центре истерзанного, едва начавшегося оживать и оправляться от ран города. Впрочем, для Ирины ситуация явно была нормальной, а для меня? Могли ли это манто и эта булочная быть нормой для меня, давно позабывшего о мирной жизни и свое нынешнее пребывание в Питере воспринимавшего как сон наяву? В тридцатые годы молодые женщины со средним образованием продавщицами не работали. Не с тем потенциалом кончали мы тогда школу… не с тем зарядом…»

Е. Скрябина во время эвакуации со своими больными и голодными детьми помимо обычных в такой экстремальной ситуации неудобств ощутила «мучения другого порядка». Женщина и ее дети получили психологическую травму, когда после посадки в вагон жена начальника госпиталя и ее девочки «достали жареных кур, шоколад, сгущенное молоко. При виде этого изобилия давно невиданной еды Юрику сделалось дурно. Мое горло схватили спазмы, но не от голода. К обеденному времени эта семья проявила “деликатность”: свой угол она занавесила, и мы уже не видели, как люди ели кур, пирожки и масло. Трудно оставаться спокойной от возмущения, от обиды, но кому сказать? Надо молчать. Впрочем, к этому уже привыкли за многие годы».

Реалии блокадной повседневности, приходя в противоречие с традиционными представлениями о правде и справедливости, с политическими установками, побуждали ленинградца задаваться мучительными вопросами морального порядка: «Почему тыловой старшина щеголяет в коверкоте и лоснится от жира, а серый, как его собственная шинель, красноармеец, на передовой собирает поесть траву возле своего дзота? Почему конструктор, светлая голова, создатель чудесных машин стоит перед глупой девчонкой и униженно выпрашивает лепешку: “Раечка, Раечка”? А она сама, вырезавшая ему по ошибке лишние талоны, воротит нос и говорит: “Вот противный дистрофик!”»

Большинство блокадников крайне негативно относились к спекулянтам, наживавшимся на голоде, безвыходном положении сограждан. В то же время, отношение ленинградцев к полукриминальной и преступной блокадной коммерции было двойственным. Противоречие порождалось ролью, которую играли спекулянты в судьбе очень многих блокадников. Как и во время гражданской войны, когда благодаря преследуемым советской властью мешочникам многим петроградцам удалось пережить голод, так и в период блокады значительная часть жителей города не просто рассчитывала встретиться на рынке, но стремилась наладить отношения (если были вещи для обмена) с теми, у кого была еда.

Учитель К.В. Ползикова-Рубец оценивает как исключительное везение то, что в самое тяжелое время – в январе 1942 г., случайный человек продал ее семье два с половиной килограмма мороженой брюквы, а на другой день случилась новая удача – приобретение килограмма конины.
Очевидна и огромна радость начальника отделения Управления дорожного строительства Октябрьской железной дороги И. И. Жилинского, приобретшего хлеб с помощью посредницы: «Ура! М. И. принесла за крепдешиновое платье 3 кило хлеба» (10 февраля 1942 г.)

«Бизнес» блокадных спекулянтов был основан прежде всего на хищениях продуктов питания из государственных источников. «Коммерсанты» наживались на недоедании, голоде, болезнях и даже смерти сограждан. В этом не было ничего нового. Такое не раз случалось в истории России, особенно во время социальных катаклизмов. Не стал исключением и период ленинградской блокады. Наиболее ярко стремление выжить одних и желание нажиться других проявилось на стихийных торжищах осажденного города. Поэтому блокада для первых стала апокалипсисом, для вторых – временем обогащения.

Да, и в нынешнее время сограждане наживаются на бедах соотечественников. Вспомните «санкции». Ценник на многие товары подскочил в два и более раза не из-за вводимых ограничений западных стран, а в результате жадности современных российский барыг, которые использовали санкции для оправдания своей алчности, завышенных до невозможности цен…

А.П. Веселов, доктор исторических наук, профессор

О героических и вместе с тем трагических событиях, связанных с обороной и блокадой Ленинграда, написано немало мемуаров, исследовательских и литературных трудов. Но идут годы, публикуются новые воспоминания участников событий, засекреченные ранее архивные документы. Они дают возможность заполнить существовавшие до недавних пор "белые пятна", основательнее изучить факторы, позволившие осажденным ленинградцам сорвать планы врага по овладению городом с помощью голода. О расчетах немецко-фашистского командования свидетельствует заявление генерал-фельдмаршала Кейтеля от 10 сентября 1941 г.: "Ленинград необходимо быстро отрезать и взять измором. Это имеет важное политическое, военное и экономическое значение" .

В годы войны руководители обороны Ленинграда не хотели говорить о фактах массового голода, препятствовали появлению сведений о нем на страницах печати. После окончания войны в работах, рассказывающих о ленинградской блокаде, речь шла, главным образом, о трагических сторонах проблемы, но мало внимания уделялось мерам (за исключением эвакуации), которые принимались правительством и военным руководством для преодоления голода. Недавно опубликованные сборники документов, извлеченных из ленинградских архивов, содержат ценную информацию, позволяющую более подробно осветить этот вопрос .

В сборнике документов "Ленинград в осаде" особый интерес представляет "Информационная записка о работе городской конторы Всесоюзного объединения "Центрзаготзерно" за II полугодие 1941 г. - о хлебных ресурсах Ленинграда". Этот документ дает полную картину состояния хлебных ресурсов города накануне войны, в начале блокады и на 1 января 1942 г. Выясняется, что на 1 июля 1941 г. положение с запасами зерна было крайне напряженным: на складах "Заготзерна" и мелкомбинатах имелось муки и зерна 7 307 т. Это обеспечивало Ленинград мукой на 2, овсом на 3 недели, крупой на 2.5 месяца . Военная обстановка требовала принятия срочных мер для увеличения хлебных запасов. С начала войны был прекращен экспорт зерна через ленинградские портовые элеваторы. Его остаток на 1 июля увеличил хлебные запасы Ленинграда на 40 625 т. Одновременно были приняты меры к возврату в Ленинградский порт направляющихся в порты Германии и Финляндии пароходов с экспортным зерном. Всего в Ленинграде с начала войны было разгружено 13 пароходов с 21 922 т зерна и 1 327 т муки.

Были также предприняты меры по ускоренному продвижению в город составов с зерном по железной дороге. Для оперативного наблюдения за движением хлебных поездов в Ярославскую и Калининскую области были посланы в качестве уполномоченных работники Ленгорисполкома. В результате до установления блокады в Ленинград по железной дороге было завезено 62 000 т зерна, муки и крупы. Это позволило до ноября 1941 г. обеспечить бесперебойную работу хлебопекарной промышленности.

Отсутствие информации о реальном состоянии дел с продовольствием породило в годы блокады мифы, продолжающие жить и сегодня. Один из них касается пожара на Бадаевских складах, якобы ставшего причиной голода. Об этом рассказал директор ленинградского Музея хлеба М.И. Глазамицкий. В пожаре 8 сентября 1941 г. сгорело около 3 тыс. т муки. Предполагая, что это была ржаная мука, и принимая во внимание практиковавшуюся норму припека, можно подсчитать количество выпеченного хлеба - примерно 5 тыс. т. При самых минимальных размерах выпечек (в декабре 622 т в сутки) хлеба из муки Бадаевских складов хватило бы максимум на 8 дней .

Неправы также авторы, усматривающие причину голода в том, что руководство города своевременно не рассредоточило имевшиеся запасы хлебопродукции. Согласно опубликованным в наши дни документам, по распоряжению исполкома Ленсовета рассредоточение было произведено за счет увеличения остатков в торговой сети, на хлебозаводах и вывоза муки в специально выделенные склады, пустующие магазины и другие помещения, закрепленные за хлебозаводами в разных районах города. База № 7, расположенная на Московском шоссе, была полностью освобождена еще до того, как противник смог начать артиллерийские обстрелы этого района. Всего было вывезено 5 205 т муки и загружено 33 места хранения, помимо складов хлебозаводов и торгующих организаций .

С установлением блокады, когда прекратилось железнодорожное сообщение города со страной, товарные ресурсы настолько снизились, что не обеспечивали снабжения населения основными видами продовольствия по установленным нормам. В связи с этим в сентябре 1941 г. были приняты жесткие меры экономии продовольственных товаров, в частности, снижены нормы выдачи хлеба рабочим и инженерно-техническим работникам с 800 г в сентябре до 250 г в ноябре 1941 г., служащим - соответственно с 600 до 125 г, иждивенцам - с 400 до 125 г, детям до 12 лет -с 400 до 125 т .

Такое же максимальное снижение норм выдачи в указанные месяцы произошло по крупам, мясу, кондитерским изделиям. А с декабря из-за отсутствия ресурсов по рыбе норма ее выдачи не объявлялась ни по одной из групп населения. Кроме того, в декабре 1941 г. жители города недополучили, по сравнению с нормой, сахар и кондитерские изделия. Нарастала угроза массового голода. Увеличение смертности в Ленинграде в связи с резким сокращением продовольствия отражено в справке УНКВД Лениградской обл. по состоянию на 25 декабря 1941 г . Если в довоенный период в городе в среднем ежемесячно умирало до 3 500 человек, то за последние месяцы 1941 г. смертность составляла: в октябре - 6 199 человек, в ноябре - 9 183, за 25 дней декабря - 39 073 человека. За 5 дней, с 20 по 24 декабря, скончались на улицах города 656 человек. Среди умерших с 1 по 10 декабря мужчин было 6 686 (71,1%), женщин - 2 755 (28,9%). В октябре - декабре 1941 г. особенно большая смертность наблюдалась среди грудных детей и лиц старше 40 лет.

Причинами резкого сокращения запасов продуктов питания в городе в конце 1941 - начале 1942 г. является, наряду с установлением блокады, внезапный захват немцами в начале ноября Тихвинского железнодорожного узла, что исключило подвоз продовольствия к восточному берегу Ладоги. Тихвин был освобожден лишь 9 декабря 1941 г., а железная дорога Тихвин -Волхов восстановлена и открыта для движения только со 2 января 1942 г.

12 декабря начальник Осиновецкого порта на западном берегу Ладоги капитан Евграфов сообщил: "В связи с ледоставом Осиновецкий военный порт грузовые операции проводить не может до открытия весенней навигации" . Ледовая дорога еще почти не действовала. Для поставок продовольствия с 14 ноября использовались лишь около трех десятков транспортных самолетов, перебрасывавших со станции Хвойное в Ленинград малогабаритные продуктовые грузы: масло, консервы, концентраты, сухари. 16 ноября А.А. Жданову доложили, что население и фронт обеспечены мукой по 26 ноября, макаронами и сахаром - по 23, сухарями ржаными - по 13 декабря 1941 г.

В критические дни декабря, когда поставки продовольствия снизились до предела, из Москвы в ночь с 24 на 25 декабря пришло сразу два неожиданных приказа. Первый гласил: к 31 декабря сформировать и отправить в распоряжение Верховного главнокомандования пять автотранспортных батальонов. Два - от 54-й армии, один - от 23-й и два - "от начальника фронтовой дороги" (т.е. с Ладоги) с полной заправкой и с лучшими водителями.

Второе распоряжение исходило от начальника Главного управления Гражданского воздушного флота B.C. Молокова. Ссылаясь на распоряжение члена Государственного комитета обороны В.М. Молотова, он сообщал, что с 27 декабря снабжавшие Ленинград продовольствием самолеты "Дуглас" с аэродрома Хвойное переводятся под Москву и обслуживать Ленинградский фронт не будут.

В середине декабря секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) Т.Ф. Штыков был послан на Большую землю "выбивать" продовольствие для осажденного города. В письме члену Военного совета Ленинградского фронта Н.В. Соловьеву он писал:

"Николай Васильевич, посылаю тебе эту записку после возвращения из Ярославля. Должен сказать, замечательные там товарищи, не на словах, а на деле желавшие помочь Ленинграду. По всем вопросам, касающимся снабжения Ленинграда за счет Ярославской области, договорились... Ярославские товарищи подготовили для ленинградцев три эшелона мяса. Но... два переадресованы в какое-то другое место и один - в Москву".

Писатель Виктор Демидов, сообщивший эти неизвестные ранее факты, на встрече "за круглым столом" общества "Жители блокадного Ленинграда" отмечал:

"Мне представляется, что в течение нескольких дней, с 27 декабря примерно до 4 января, продовольствия в город поступило катастрофически мало. А поскольку хлебозаводы уже давно снабжались "с колес", то, похоже, подавляющее большинство ленинградцев в эти дни ничего не получили. И не в эти ли трагические дни у огромной массы из них окончательно были сломлены остатки физиологической защиты против смертельной голодной болезни" .

Действительно, от многих блокадников нам приходилось слышать, что в конце декабря - начале января были дни, когда в магазины города хлеба не поступало.

Лишь после того как А.А. Жданов побывал в Москве и был принят Сталиным, поступление продовольственных грузов в блокированный Ленинград возобновилось. 10 января 1942 г. появилось подписанное А.И. Микояном "Распоряжение Совнаркома СССР о помощи Ленинграду продовольствием". В нем соответствующие наркоматы обязывались отгрузить блокированному городу в январе 18 тыс. т муки и 10 тыс. т крупы (сверх отгруженных по состоянию на 5 января 1942 г. 48 тыс. т муки и 4 122 т крупы). Ленинград получал также из разных областей Союза дополнительно, сверх установленных ранее лимитов, мясо, растительное и животное масло, сахар, рыбу, концентраты и другие продукты .

Н аступил ноябрь. Сухие ясные дни октября сменились пасмурными, холодными днями с обильным снегопадом. Земля покрылась толстым слоем снега, на улицах и проспектах образовались сугробы. Морозный ветер гнал снежную пыль в щели землянок, блиндажей, в выбитые окна квартир, больниц, магазинов. Зима установилась ранняя, снежная и морозная. Движение городского транспорта с каждым днем уменьшалось, топливо подходило к концу, жизнь предприятий замирала. Рабочие и служащие, проживавшие в отдаленных районах города, шли на работу пешком несколько километров, пробираясь по глубокому снегу с одного конца города на другой. По окончании трудового дня, усталые, они едва добирались до дому. Здесь на короткое время они могли сбросить с себя одежду и лечь, вытянув усталые, тяжелые ноги. Несмотря на холод, сон налетал мгновенно, но беспрестанно прерывался из-за судорог ног или натруженных рук. Утром люди с трудом поднимались: ночь не укрепляла их силы, не изгоняла усталости из тела. Когда устаешь от чрезмерного, но кратковременного усилия, утомление за ночь проходит, но тут была усталость от ежедневного истощения физической энергии. И вот снова наступает рабочий день, мышцы рук, ног, шеи, сердца принимают нагрузку. Напряженно работает мозг. Затраты сил увеличивались, а питание ухудшалось. Недостаток пищи, наступившие холода и постоянное нервное напряжение изнуряли рабочих. Шутки, смех исчезли, лица стали озабоченными, суровыми. Люди слабели, передвигались медленно, часто отдыхали. Краснощекого человека можно было встретить лишь как диковину, и на него смотрели удивленно и двусмысленно. Если еще несколько дней назад свист и разрывы снарядов возбуждали нервную систему и заставляли настораживаться, то в описываемое время на разрывы снарядов мало кто обращал внимание. Громоподобные звуки орудийных выстрелов казались далеким, бесцельным хриплым лаем. Люди глубоко погрузились в свои нерадостные мысли.

С начала блокады прошло 53 дня. Жесточайшая экономия в расходовании и небольшой завоз хлеба через озеро позволили сохранить на 1 ноября небольшие остатки продовольствия: муки на 15 дней, крупы на 16, сахара на 30, жиров на 22 дня и совсем мало мяса. Снабжение мясопродуктами производилось главным образом за счет того, что удавалось завезти самолетами. Все понимали, что продовольствия оставалось мало, так как нормы выдачи сокращались, но истинное положение знали только семь человек во всем городе. Поступление продуктов по.водному пути, по воздуху и позднее по ледовой дороге учитывалось и обобщалось двумя специально выделенными работниками. Данными о поступлении и наличии продовольствия располагал строго ограниченный круг лиц, и это позволяло хранить тайну осажденной крепости.

Наступил канун 24-й годовщины Октябрьской революции. Сколько радостной суеты обычно бывало в этот вечер! Улицы, дома залиты светом огней, витрины магазинов ласкают взор своим убранством и обилием товаров. Яблоки, красные помидоры, жирные индейки, чернослив и множество других не менее вкусных яств манили покупателей к себе. Всюду шла оживленная торговля. Каждая семья готовилась провести в кругу друзей праздничные дни. Шумную радость проявляли дети, возбужденные общим оживлением, предстоящими подарками, театральными зрелищами. В этом же, памятном 1941, году ленинградцы лишены были радостей: холод, мрак, ощущение голода не оставляли их ни на минуту. Пустые полки в магазинах вызывали у людей тоску, переходившую в щемящую боль в груди. Праздник отметили выдачей детям по 200 граммов сметаны и по 100 граммов картофельной муки, а взрослым — по пяти штук соленых помидоров. Больше ничего не нашлось.

В ночь на 7 ноября противник решил преподнести «подарок» революционному городу: тяжелые бомбардировщики, прорвавшись на большой высоте, беспорядочно сбрасывали тонные бомбы, часть из них с душераздирающим воем падала на дома, превращая их в груды развалин. Немало бомб взрывалось на дне Невы, сотрясая величественные здания, расположенные на набережной, и еще больше бомб глубоко уходило в землю не взорвавшись.

В то время техника обезвреживания невзорвавшихся бомб была несовершенной. Их откапывали лопатами, затем в ямы к этим мегерам, готовым в любую минуту взорваться, спускались рабочие и начинали отпиливать запалы, чтобы обезвредить бомбы. Проходило 20—30 минут, и угроза взрывов устранялась. Но какие это были минуты! Сколько сил и нервного напряжения требовали они от этих суровых бойцов, выполнявших страшную, но благородную задачу. Бывали и такие случаи, когда бомбы взрывались и разносили в клочья своих укротителей. Однако сила духа, святая вера в торжество жизни не покидали патриотов. Они бесстрашно продолжали подвиг погибших товарищей. В отрядах этих скромных героев находилось много девушек-комсомолок, некоторые из них по 20—30 раз обезвреживали бомбы. Каждый раз, наблюдая за их поединками с тысячекилограммовыми бомбами, думалось, что не хватит времени, да и сил у этих юных патриоток вскрыть железный корпус и обезвредить бомбу. Но сил хватило. Воспитанники ленинского комсомола в годы тяжелых испытаний показали, на что они способны во имя Родины.

Более тяжелые по своим последствиям события произошли на второй день 24-й годовщины Октябрьской революции. 8 ноября моторизованные части неприятеля овладели городом Тихвин, расположенным в 80 километрах на восток от Волхова. Командующий корпусом Шмидт, используя подвижность вверенных ему войск, обходным движением дерзко вклинился на большую глубину в нашу оборону, обнажая свои фланги и ставя под удар коммуникации, связывавшие далеко оторвавшиеся войска 39-го корпуса от главных сил. Можно предполагать, что захват Тихвина 8 ноября был продиктован скорее политическими соображениями, чем военной подготовленностью немцев к осуществлению данной операции и закреплению ее результатов.

Как известно, немецко-фашистская армия в сентябре не могла силой оружия овладеть Ленинградом. Тогда Гитлер провозгласил новый план — взять город голодом; на голод он смотрел как на своего лучшего союзника по уничтожению населения. Его пропагандистский аппарат с большим шумом ухватился за этот якорь спасения престижа армии, назойливо вбивая в головы немецкому народу и всем правоверным за пределами Германии эту мысль.

Шли дни, недели, а город не сдавался. И тогда ставка Гитлера решительно потребовала от командующего группой «Норд» продвинуться на восток и перерезать последний путь, связывающий осажденных со страной. Шмидту удалось отбросить обороняющихся и захватить важный железнодорожный пункт Тихвин. Немедленно немецкие газеты, радио, официальные сообщения стали усердно раздувать эту победу. «Теперь Ленинград вынужден будет сдаться без пролития крови немецких солдат»,— сообщала германская пресса. Взбудораженное общественное мнение всех стран ждало крупных событий — падения со дня на день твердыни большевиков.

Еще один труп отправляется на кладбище. О первой блокадной зиме, когда
многие погибли от голода, один очевидец писал: «В худший период блокады
Ленинград находился во власти людоедов. Одному Богу известно, какие
ужасы творились за стенами квартир».

Как бы там ни было — по политическим соображениям или по военному расчету действовали гитлеровцы, но им удалось нанести удар по весьма чувствительному месту. Потеря Тихвина принесла много бед обороняющимся, и прежде всего в обеспечении войск и населения продовольствием, горючим, боеприпасами. Еще не было опубликовано сообщение о захвате врагом этого небольшого, затерявшегося в лесах Ленинградской области городка, а слух, словно гонимый ветром, передавался от одного к другому, вызывал волнения, озабоченность, неясные представления у осажденных о том, какими путями к ним будут поступать необходимые для жизни и борьбы грузы, надолго ли хватит оставшихся запасов. И для этого беспокойства были глубокие основания. Хлеба оставалось совсем мало, а поезда с провиантом из глубин России после потери Тихвина стали поступать на небольшую станцию Заборье, удаленную от Волхова на 160 километров, куда можно добраться только проселочными и лесными тропами на лошадях. Чтобы перевозить грузы на автомашинах со станции Заборье, необходимо было проложить дорогу протяжением свыше 200 километров в обход Тихвина по лесной чаще, а весь путь до Осиновца составлял более 320 километров. Много сил и времени требовалось для постройки столь дальней дороги, к тому же имелись большие опасения, что новая «трасса» по своей пропускной способности не сможет обеспечить население и войска продовольствием даже по самым голодным нормам. И все же, несмотря на трезвые расчеты, что строительство такой дороги мало чем облегчит положение осажденных, несмотря на предстоящие мучения с транспортировкой грузов по ней, дорога была нужна защитникам так же, как кислород человеку. Вскоре после потери Тихвина Военный совет принял решение построить автодорогу по маршруту: Осиновец — Леднево — Новая Ладога — Карпино — Ямское — Новинка — Еремина Гора — Шугозеро — Никульское — Лахта — Великий Двор — Серебрянская — Заборье с грузооборотом в оба конца 2 тысячи тонн в сутки, с открытием фронтовой перевалочной базы в Заборье. Строительство возложили на тыловые воинские части и колхозников прилегающих селений.

Постройка дороги вселяла хотя и слабую, но все-таки надежду на поступление продовольствия и других важнейших грузов по окончании строительства пути. Срок строительства дороги определялся в 15 дней, запасы же продуктов питания в Ленинграде и Новой Ладоге на 9 ноября составляли:

Муки на 24 дня, из	них в	Новой	Ладоге	на	17 дней
Крупы на 18 дней	"	"	"	"	10 дней
Жиров на 17 дней	"	"	"	"	3 дня
Мясопродуктов на 9 дней		"	"	"	9 дней
Сахара на 22 дня

Кроме этих запасов, небольшое количество мяса, жиров и других наиболее питательных продуктов доставлялось самолетами.

Несмотря на крайне малые остатки, можно было бы прожить до намеченного срока открытия строящейся дороги, не уменьшая норм довольствия населению и войскам. Но, к несчастью, две трети запасов муки и больше половины крупы находились за озером, которое в это время начало покрываться на мелких местах тонким льдом. По озеру с трудом пробирались только суда военной флотилии, на них перевозили боеприпасы, в которых испытывали острую нужду, и немного продуктов питания. Прогноз погоды предвещал понижение температуры через пять—шесть суток, однако определить день начала движения по льду было невозможно. Обстановка требовала уменьшить расход продовольствия незамедлительно. Военный совет, обсудив создавшееся положение, решил сократить нормы выдачи хлеба и мяса всему личному составу войск и морякам Балтийского флота, а гражданскому населению не уменьшать паек.

Принимая такое решение, Военный совет исходил из следующего:

а) жители города и без того получали скудную норму, и дальнейшее уменьшение ее пагубно сказалось бы на их здоровье;

б) солдаты и матросы первой линии получали по 800 граммов хлеба, а солдаты тыловых частей по 600 граммов и хороший приварок, следовательно, сокращение пайка не так сильно отразится на их физическом состоянии;

в) образуемая экономия от сокращения пайка военным позволит продлить остатки хлеба и прожить до установления зимней дороги через озеро.

Так думали, рассчитывали и надеялись.

Рыба полностью исключалась из норм довольствия, ее не было в наличии, а заменять другими продуктами не имелось возможности. Рыбные и крабовые консервы засчитывались взамен мяса в равном весе. Картофель и овощи заменялись крупами из расчета 10 граммов крупы за 100 граммов овощей.

Военным советам армий, командирам и комиссарам соединений, частей и учреждений вменялось в обязанность установить строжайший контроль за расходованием продуктов, не допуская даже отдельных фактов увеличения норм довольствия в тылах и вторых эшелонах за счет объедания бойцов первой линии. Нарушителей приказывалось привлекать к судебной ответственности.

Прошло пять дней, температура воздуха понизилась до б—7 градусов, но воды Ладоги этим морозам не поддавались, зимняя дорога на озере не устанавливалась, и никто не мог помочь страстному желанию ленинградцев сковать надежным льдом озеро. Все надежды и расчеты Военного совета рухнули. Хлеб подходил к концу. Время начало работать против осажденных. Как ни тяжело и больно было, а пришлось уменьшить выдачу хлеба и населению. С 13 ноября рабочим установили 300 граммов хлеба в сутки, служащим, иждивенцам и детям до 12 лет — по 150 граммов, личному составу военизированной охраны, пожарных команд, истребительных отрядов, ремесленных училищ и школ ФЗО, находившемуся на котловом довольствии, — 300 граммов.

Эта мера позволила довести суточный расход муки до 622 тонн. Однако и на этом небольшом уровне потребления продержались всего лишь несколько дней. Озеро штормило, сильные ветры гнали волны на берег, хрупкий лед ломался. Было ясно, что при такой погоде продовольствие с Новой Ладоги поступит не скоро, а запасы кончались.

Чтобы не допустить полного прекращения выдачи хлеба и предотвратить паралич города, через семь дней после последнего снижения Военный совет в третий раз в ноябре уменьшает нормы. С 20 ноября рабочие стали получать в сутки 250 граммов хлеба, служащие, иждивенцы и дети — 125, войска первой линии — 500, тыловых частей — 300 граммов. Теперь суточный расход муки (вместе с примесями) составлял 510 тонн, то есть был самым минимальным за все время блокады. Для населения в 2,5 миллиона человек расходовалось всего 30 вагонов муки, но и за них пришлось жестоко бороться с врагом и стихией.

Хлеб был почти единственным продуктом питания в это время. Урезка пайка за короткий срок более чем на одну треть пагубно сказалась на здоровье людей. Рабочие, служащие и особенно иждивенцы стали испытывать острый голод. Мужчины и женщины на глазах друг у друга блекли, передвигались медленно, говорили тихо, их внутренние органы разрушались. Жизнь покидала истощенное тело. В эти дни смерть вытянулась во весь свой безобразный рост и насторожилась, готовая массами косить приближающихся к ее тропе людей, не считаясь ни с полом, ни с возрастом.

Даже теперь, когда прошло с тех пор шестнадцать лет, трудно осознать, как люди смогли перенести столь длительный острый голод. Но истина остается неоспоримой — ленинградцы нашли в себе силы устоять и сохранить город.

За 107 дней блокады (на 25 декабря) суточный расход муки был сокращен более чем в четыре раза при почти неизменном количестве жителей.

Расход муки в сутки по периодам был следующий (в тоннах) [Цифры расхода муки по указанным периодам приведены из решений Военного совета Ленфронта № 267, 320, 350, 387, 396, 409 за 1941 год.] :

С	начала блокады			по	11	сентября	2100
"	11	сентября		"	16	"	1300
"	16	"		"	1	октября	1100
"	1	октября		"	26	"	1000
"	26	"		"	1	ноября	880
"	1	ноября		"	13	"	735
"	13	"		"	20	"	622
"	20	"		"	25	декабря	510

Цифры, как и картины, воспринимаются различно. Иногда достаточно беглого взгляда, чтобы понять их, но чаще требуется время, чтобы полнее и глубже осмыслить их. В данном случае приведенные цифры показывают крайнюю неравномерность потребления хлеба по периодам и наличие возможности избежать сокращения хлебного пайка с 20 ноября.

Ввиду крайне ограниченных запасов муки в ноябре удержаться на уровне расхода 622 тонн в сутки оказалось невозможным, и 20 ноября пришлось уменьшить нормы хлеба как гражданскому населению, так и войскам, доведя паек до 125 граммов преобладающему количеству граждан. После этого расход муки, как уже сказано, составил 510 тонн, или на 112 тонн в сутки меньше. За 34 дня (с 20 ноября по 25 декабря) потребность была сокращена на 3808 тонн. В сентябре же, как это видно из приведенных выше данных, можно было сэкономить это же количество муки за пять дней, приняв меры к более экономному использованию продуктов не с 11, а с 5 сентября. Но такая мера в начале сентября не была осуществлена по причинам, изложенным выше. Конечно, надо учитывать и то обстоятельство, что в ту пору, когда враг ломился в дверь, трудно было рассчитать и предвидеть, что может дать пятидневная экономия продуктов в сентябре для населения города в ноябре.

Уменьшенные в сентябре нормы продажи мяса и крупы, а в ноябре сахара и кондитерских изделий не менялись до 1942 года, суточный же расход этих продуктов все время сокращался, что видно из следующих данных:

Суточный лимит расхода в (тоннах) [Без Ленфронта и КБФ.]

Указанное сокращение достигалось ограничением отпуска продуктов в сеть общественного питания сверх норм, причитавшихся по карточкам. Например, если в сентябре из 146 тонн общего расхода мяса 50 тонн выделялись в столовые, то есть рабочие получали питание дополнительно к пайку, то в декабре отпускалось для этих целей всего 10 тонн для столовых важнейших оборонных предприятий. Такое же положение было и по другим продуктам. По существу, за малым исключением, был введен стопроцентный зачет всех продуктов, получаемых в столовых в виде первого или второго блюда; тем самым население лишалось дополнительного источника питания. Пища людей в столовых или в домашних условиях в декабре состояла исключительно из того, что выдавали на карточки. Фактически жители города ежедневно получали только хлеб, остальные продукты отпускались раз в декаду и то не всегда и не полностью. Но если предположить, что рабочие или служащие получали продукты полностью в пределах установленных норм и равномерно их распределяли на 30 дней, то в этом случае суточный рацион питания составлял:

У рабочих и инженерно-технических работников

У служащих

У иждивенцев

У детей (до 12 лет)

Безусловно, приведенные данные, тем более в калориях, являются весьма условными. В декабре, как указывалось выше, мясо отпускали редко, чаще всего его заменяли другими продуктами: яичным порошком, консервами, студнем из бараньих кишок, растительно-кровяными зельцами. Были и такие дни, когда ни мяса, ни жиров население не получало вовсе. Крупу выдавали больше всего перловую, овсяную, горох. Макароны часто заменяли ржаной мукой. Но даже из приведенного условного расчета, который надо считать скорее завышенным, видно, что потребность взрослого человека в 3000—3500 калориях в сутки была «забыта». Более 50% объема пищи в этом голодном рационе занимал хлеб; потребление белков, жиров, витаминов и минеральных солей было катастрофически ничтожно.

Чтобы пополнить пустые желудки, заглушить ни с чем не сравнимые страдания от голода, жители прибегали к различным способам изыскания пищи: ловили грачей, яростно охотились за уцелевшей кошкой или собакой, из домашних аптечек выбирали все, что можно применить в пищу: касторку, вазелин, глицерин; из столярного клея варили суп, студень. Но далеко не все люди огромного города могли располагать хотя бы на несколько дней дополнительными источниками питания, так как они их не находили.

Тяжело было подросткам, перешагнувшим порог одиннадцатилетия. На двенадцатом году жизни детская карточка заменялась иждивенческой. Ребенок становился взрослее, принимал активное участие в обезвреживании зажигательных бомб, брал на свои неокрепшие плечи часть тяжелых работ и забот по дому, помогая родителям, а паек уменьшался. Лишая себя куска хлеба, родители поддерживали их слабые силенки, но наносили тяжелые раны своему организму.

В неотапливаемых квартирах прочно поселился холод, безжалостно замораживая истощенных людей. Дистрофия и холод угнали в могилу в ноябре 11085 человек. Под ударами косы смерти первыми легли мужчины преклонного возраста. Их организм не выдерживал острого голода в самом начале, в отличие от того же возраста женщин или молодых мужчин.

Для повышения жизнеспособности ослабленных людей органы здравоохранения организовали широкую сеть стационарных пунктов, где применялись комбинированные способы лечения: вводили сердечно-сосудистые препараты, делали внутривенное вливание глюкозы, давали немного горячего вина. Многим людям эти меры спасли жизнь, однако «забытый» минимум питания человека давал знать о себе, с каждым днем умирало все больше и больше взрослых и детей. У людей слабели ноги и руки, немело тело, оцепенение постепенно приближалось к сердцу, схватывало его в тиски, и наступал конец.

Эти тепло одетые, с виду совсем не голодные женщины пьют чай в своей
заводской столовой. Это типичная фотография из тех, которые делались
для того, чтобы показать советскому народу, что, несмотря на блокаду,
жизнь в Ленинграде идет своим чередом. На заднем плане даже можно
рассмотреть бутафорские пирожные!

Смерть настигала людей в различном положении: на улице — передвигаясь, человек падал и больше не поднимался; на квартире — ложился спать и засыпал навеки; часто у станка обрывалась жизнь. Хоронить было трудно. Транспорт не работал. Мертвых отвозили обычно без гроба, на саночках. Двое—трое родных или близких тянули саночки по бесконечно длинным улицам; нередко, выбившись из сил, оставляли покойника на полпути, предоставляя право властям поступить с телом как угодно.

Работники коммунального хозяйства и здравоохранения, ежедневно объезжая улицы и переулки, подбирали трупы, заполняя ими кузова грузовых машин.

Кладбища и подъезды к ним были завалены мерзлыми телами, занесенными снегом. Рыть глубоко промерзшую землю не хватало сил. Команды МПВО взрывали землю и во вместительные могилы опускали десятки, а иногда и сотни трупов, не зная имени погребенных.

Да простят усопшие живым — не могли они в тех отчаянных условиях выполнить свой долг до конца, хотя покойники были достойны лучшего обряда за свою честную трудовую жизнь.

В декабре от дистрофии умерло 52881 человек, а в январе и феврале еще больше. Расходившаяся смерть вырывала из рядов осажденных товарищей по борьбе, друзей и родных на каждом шагу. Острая боль пронизывала людей от потери близких. Но большая смертность не породила отчаяния в народе. Ленинградцы умирали, но как? Они отдавали свою жизнь как герои, разящие врага до последнего вздоха. Их смерть призывала живущих к настойчивой, неукротимой борьбе. И борьба продолжалась с невиданным упорством.

Представляет научный интерес тот факт, что эпидемий в Ленинграде не было, более того, острые и инфекционные заболевания в декабре 1941 года уменьшились по сравнению с тем же месяцем 1940 года, что видно из следующих данных:

Количество случаев заболеваний
[Из отчета Ленгорздравотдела 5 января 1942 года.]

Чем можно объяснить, что при остром голоде, недостатке горячей воды, холоде, предельно ослабленном организме эпидемий не было? Пример Ленинграда показывает, что не обязательно голод шагает нога в ногу со своими неразлучными спутниками — инфекционными болезнями и эпидемиями. Хорошо организованный санитарный режим нарушает это единство. Не только зимой, но и весной 1942 года, когда имелись наиболее благоприятные условия для вспышек инфекций, их в Ленинграде не было. Власти подняли народ на очистку улиц, дворов, лестничных клеток, чердаков, подвалов, канализационных колодцев, словом, всех очагов, могущих дать начало инфекциям. В марте—апреле ежедневно работало 300 тысяч человек по очистке города. Проверка квартир и обязательное соблюдение чистоты предупредили заразные болезни. Жители голодали, но до последнего дня выполняли свои общественные обязанности, необходимые в общежитии граждан.

Голод наложил тяжелую печать на людей: иссушил тело, сковал движения, усыпил организм. Микроб-возбудитель, проникая внутрь такого человека, не находил условий для своего развития и погибал. Тонкая, как пергамент, кожа да кости не создавали, по-видимому, нужной среды для развития инфекционных микробов. Может быть, это и не так, а действовала какая-то другая сила, ведь в природе еще так много тайн, но так или иначе, а эпидемий не было, инфекционные заболевания на самой высокой стадии развития алиментарной дистрофии уменьшились, и это отрицать никто не сможет. Весной 1942 года была вспышка цинги как результат длительного неполноценного питания, но цинга вскоре была изгнана из Ленинграда, и смертельных исходов от этой болезни почти не было.

Большая смертность в декабре и в первые месяцы 1942 года явилась результатом блокады города и вызванного ею длительного и острого недостатка продуктов питания.

На глазах всего мира фашисты стремились уничтожить духовно и физически население одного из важнейших политических и экономических центров страны. «С нашей стороны в этой войне, которая ведется не на жизнь, а на смерть, нет заинтересованности в сохранении хотя бы части населения этого большого города», — говорилось в директиве начальника штаба руководства морской войной Германии морским офицерам, находившимся при армейской группе «Норд» [Директива начальника штаба руководства морской войной Германии. Берлин, 29 сентября 1941 года, № 1 — 1а 1601/41—«Будущность города Петербурга». Перевод с немецкого.] . И только в силу несгибаемой воли к победе ленинградцев и их жгучей ненависти к захватчикам дух народа оставался непреклонным.

Советское правительство своими энергичными действиями по завозу продовольствия, боевой техники и других необходимых для обороны грузов, а также военными мероприятиями по отвлечению сил противника от Ленинграда, сорвало подлые замыслы фашистов.

В 1947 году немецкие врачи сообщили всему миру о гибели от голода в западной зоне Германии немецкого населения, получавшего рацион питания, равный 800 калориям на человека в день. Они обвиняли страны-победительницы в умышленном уничтожении германского народа голодом. В своем меморандуме они писали: «Мы, немецкие врачи, считаем долгом заявить перед всем миром, что все происходящее здесь составляет прямую противоположность обещанному нам «воспитанию в духе демократии»; наоборот, это уничтожение биологической основы демократии. На наших глазах происходит духовное и физическое уничтожение великой нации, и никто не сможет уйти от ответственности за это, если только не будет делать все от него зависящее для спасения и помощи» [Жозуэ де Кастро. География голода, стр. 328.] . На самом деле, как правильно пишет Жозуэ де Кастро, союзники были далеки от мысли морить голодом население Германии: «Установленные в Германии в послевоенный период низкие нормы продовольствия были естественным следствием разрушительной войны и вызванного ею развала мирового хозяйства» [Жозуэ де Кастро. География голода, стр. 329.] . Иначе говоря, по вине самих немцев голод охватил ряд стран, в том числе и Германию.

Когда голод коснулся Германии и немецкое население почувствовало лишения (хотя ничего похожего не было в сравнении с мучениями, переносимыми населением Ленинграда), немецкие врачи нашли сильные слова и средства апеллировать к совести народов мира «о гибели великой нации». У этих же врачей не нашлось ни одного слова протеста против открытых действий их соотечественников, официальных властей фашистской Германии, по уничтожению голодом мирного населения крупнейшего промышленного центра СССР Ленинграда.

При непрестанной ноющей боли под ложечкой, когда голод толкает людей на поступки, несовместимые с законом, в городе поддерживался неукоснительный порядок не только со стороны органов власти, но, что самое замечательное, — самими гражданами.

Шофер грузовой машины, объезжая сугробы, спешил доставить свежевыпеченный хлеб к открытию магазинов. На углу Растанной и Лиговки вблизи грузовика разорвался снаряд. Переднюю часть кузова словно косой срезало, буханки хлеба рассыпались по мостовой, шофера убило осколком, вокруг темнота, как в омуте. Условия для хищения благоприятные, некому и не с кого спросить. Прохожие, заметив, что хлеб никем не охраняется, подняли тревогу, окружили кольцом место происшествия и до тех пор не уходили, пока не приехала другая машина с экспедитором хлебозавода. Буханки были собраны и доставлены в магазины. Голодные люди, охранявшие разбитую "машину с ценным грузом, испытывали неодолимую потребность в еде, запах теплого хлеба разжигал их естественное желание, соблазн был поистине велик, но все же сознание долга преодолело искушение.

На одной из тихих улиц Володарского района вечером в булочную вошел плотного сложения мужчина. Внимательно, исподлобья осмотрев находившихся в магазине покупателей и двух продавцов-женщин, он неожиданно вскочил за прилавок и начал выбрасывать с полок хлеб в зал магазина, выкрикивая: «Берите, нас хотят уморить с голоду, не поддавайтесь уговорам, требуйте хлеба!» Заметив, что батоны никто не берет и поддержки его слова не находят, неизвестный, ударив продавщицу, бросился к двери, но уйти ему не удалось. Покупатели как один бросились на провокатора, задержали и сдали его органам власти.

Сотни других самых разнообразных примеров можно привести в подтверждение образцового поведения и высокой сознательности граждан столь большого города. Дров не было, люди терпели несказанные лишения, но деревья парков и садов ревностно хранили.

Пример осажденного и голодающего Ленинграда опрокидывает доводы тех иностранных авторов, которые утверждают, что под влиянием непреодолимого чувства голода люди теряют моральные устои и человек предстает хищным животным. Если бы это было верно, то в Ленинграде, где длительное время голодало 2,5 миллиона человек, царил бы полный произвол, а не безупречный порядок.

Поведение ленинградцев за время блокады в условиях невероятных лишений и острого голода было на высоком моральном уровне. Люди вели себя стоически, гордо, сохраняя до последней минуты жизни цельность человеческой личности. Советским людям присуще такое чувство, которое сильнее смерти, это любовь к созданному ими социалистическому строю. Это чувство руководило советскими людьми в их борьбе с иноземными захватчиками, в борьбе с голодом и другими лишениями.

Жизнь в осажденном городе шла своим чередом.

Воины на переднем крае изматывали врага активными действиями, неся при этом потери и сами. Госпитали переполнялись ранеными, а условия для их выздоровления значительно ухудшились по сравнению с начальным периодом блокады. Палаты стали полутемными, фанера или картон заменяли стекла, выбитые воздушной волной. Водопровод не работал, подача электроэнергии из-за недостатка топлива производилась с перебоями. Обстрелы и холода создавали невероятные трудности. Но и в этих условиях медицинские работники хорошим уходом, своевременной помощью, хирургическим вмешательством достигали блестящих результатов, они нередко спасали жизнь людям, находившимся на волоске от смерти. Большинство раненых возвращалось в строй. Обстрелянные, побывавшие в боях воины были дороги на фронте. Желая как можно скорее восстановить силы раненых и больных, Военный совет принял решение выдавать дополнительно к основному пайку на человека в сутки: яичного порошка — 20 граммов, какао в порошке — 5 граммов, сушеных грибов — 2 грамма. Все, чем располагали защитники, в первую очередь отдавали раненым.

Препятствием к выздоровлению, а временами и сохранению жизни раненых был недостаток крови для переливания. Желающих дать кровь было много, но с переходом на голодную норму питания доноры теряли силы и кровь давать не могли без серьезного ущерба для своего здоровья. «Нужно обязательно поддерживать доноров питанием и иметь кровь для раненых воинов»,— говорил А. А. Жданов. В этих целях с 9 декабря для лиц, дающих кровь, были установлены специальные нормы. К обычному пайку добавили: 200 граммов хлеба, 30 граммов жиров, 40 граммов мяса, 25 граммов сахара, 30 граммов кондитерских изделий, 30 граммов крупы, 25 граммов консервированной рыбы, пол-яйца на день. Такой паек позволял донорам давать кровь два раза в квартал без ущерба для их здоровья.

Ученые, отказавшиеся в свое время эвакуироваться, в черную пору блокады переносили лишения, как и все граждане. Многие из них, особенно преклонного возраста, не выдерживали голода. Узнав об этом, А. А. Жданов немедленно потребовал список ученых, рассмотрел его и направил в городской отдел торговли с указанием выделять ученым дополнительно к пайку продукты с таким расчетом, чтобы они могли сохранить здоровье. Продуктов для этой цели потребовалось немного, но жизнь ученых была сохранена.

Работающим на торфоразработках и лесозаготовках установили норму 375 граммов хлеба в сутки — на 125 граммов больше, чем на карточку рабочего. Отдавая последние силы, лесорубы (а это были преимущественно комсомольцы) поддерживали жизнь оборонных предприятии, хлебозаводов, столовых, давали возможность понемногу отапливать больницы, госпитали. Работая по пояс в снегу, на морозе, они нуждались в другом пайке, несравненно большем и лучшем, но, увы, такой возможности не было.

Отсутствие топлива замораживало не только водопровод, но и людей. Чтобы согреть воду, нужны дрова, а их не было. Жгли мебель, книги, заборы, деревянные дома, особенно много разобрали и сожгли домов для отапливания квартир и общежитий на Охте, но все это сгорало быстро, как фейерверк. Когда дома обеспечены топливом и жизнь идет в обычном установившемся ритме, то кажется, что немного надо, сущие пустяки, два—три полена, чтобы вскипятить воду, приготовить обед. Горожанин не задумывается, сколько же нужно топлива для такого города, как Ленинград. А надо для его вместительного чрева свыше 120 поездов дров ежедневно, чтобы поддержать более или менее нормальную деятельность городского хозяйства. В его же прожорливую пасть бросали всего три — четыре маршрута дров в день, больше дать топлива не могли ни по запасам леса и торфа, ни по пропускной способности обрубленных блокадой железных дорог. Никакие заборы, деревянные дома, сараи и мебель не могли заменить даже в малой степени недостающие дрова и спасти людей от холода. Дома оставались без света, без воды, без отопления, они, как изваяния, наблюдали человеческую драму, страдания людей и их жажду к жизни. Если воду жители города с трудом, но доставляли к себе в жилище, с натугой преодолевая обледеневшие ступеньки крутых лестниц, то кипяток для них был неразрешимой проблемой. Отсутствие горячей воды причиняло много горя. В декабре городской исполнительный комитет открыл общественные пункты по отпуску кипятка при столовых, больших жилых домах и на улицах, что принесло большое облегчение и радость населению.

Время шло. От малого до большого — все превозмогали голод. Трудились и жили крепкой надеждой на торжество правого дела. Не роптали на судьбу, а скромно про себя каждый гордился тем, что он в тяжелое время вместе со всеми борется за свой любимый город, за честь Родины. Несмотря на все невзгоды, независимо от того, насколько долог еще может оказаться путь борьбы, святое чувство правого дела поднимало кузнеца, инженера, лесоруба, ученого на героические дела, это же чувство руководило артистами, когда они пели, играли, развлекали других голодных и усталых людей, хотя у них самих подкашивались ноги и слышался в груди хрип. Только подлинные патриоты и сильные духом люди могли переносить такие лишения.

Почти все театральные коллективы были своевременно Эвакуированы в глубь страны, а труппа оперетты осталась. Население любило этот театр. Слушая веселые шутки, остроты, музыку, люди на несколько часов забывались от бремени непокидающих их дум.

Фантастическая картина встает перед глазами. Декабрь. На улице мороз 25 градусов. В неотапливаемом помещении театра немного теплее, и все же зал полон народа, все в верхней одежде, многие пожилые люди в валенках. В три часа дня началась оперетта «Роз-Мари». Артисты играли в легких костюмах; лица острые, бледные, но улыбающиеся, а балерины настолько худенькие, что, казалось, при движении они неминуемо должны переломиться. В антрактах у многих исполнителей наступало обморочное состояние, но человеческая воля побеждала изнемогающую плоть; они вставали, падали, опять вставали и продолжали играть, хотя в глазах мутилось. Редко какой спектакль проходил без помех; в разгар действия врывались пронзительные звуки сирен, предупреждающие об опасности. В этих случаях объявлялись перерывы, публику выводили из театра в бомбоубежище, а артисты в гриме и костюмах, вооруженные клещами для сбрасывания зажигательных бомб, взбирались на ледяные крыши и становились на вышки дежурить. После отбоя зрители заполняли зал, а артисты, опустившись с крыш, продолжали прерванную игру. По окончании спектакля публика вставала и в знак благодарности молча и благоговейно приветствовала исполнителей несколько минут (аплодировать не хватало сил). Ленинградцы дорожили артистами и понимали, какой ценой, каким предельным напряжением воли они давали радость и вызывали забытый смех у зрителей.

Павшую лошадь — на еду. Жители блокадного Ленинграда в голод пытаются добыть пищу, разделывая труп лошади.

Лишения, связанные с войной и особенно с блокадой города, испытывали все люди, но на долю женщин выпало неизмеримо больше трудностей. Они работали на производстве, где заменяли мужчин, призванных на военную службу, и вели домашнее хозяйство. Их заботы о доме, о детях никто не в силах был снять. Скудные нормы получаемых продуктов потребовали строгого их распределения по дням и в течение дня — по часам. Чтобы не заморозить детей, они с большими трудностями доставали дрова, бережно расходуя каждое полено. Из ближайших рек ведрами таскали воду. Стирали белье при тусклом свете коптилки, чинили одежду себе и детям. Под тяжестью всех переживаний и лишений, какие принесла блокада, в условиях двойной нагрузки — на производстве и дома — немало женщин сильно подорвали свое здоровье. Но их воля к жизни, их сила духа, их решительность и расторопность, их дисциплинированность будут всегда служить примером и вдохновением для миллионов людей.

Голод терзал людей, все жили надеждой — вот-вот установится зимняя дорога и завезут продовольствие, еще немного — и будет хлеб. Но, как назло, озеро не замерзало. Томительно тянулись дни ожидания.

Д.В. Павлов

Из книги "Ленинград в блокаде"

Перед тем, как блокада началась, Гитлер стягивал войска вокруг города на протяжении месяца. Советский Союз, в свою очередь, тоже предпринимал действия: возле города стояли корабли Балтийского флота. 153 орудия главного калибра должны были оградить Ленинград от немецкого вторжения. Небо над городом охранялось зенитным корпусом.

Однако германские части пошли по болотам, и к пятнадцатому августа формировали реку Луга, оказавшись на оперативном просторе прямо перед городом.

Эвакуация – первая волна

Часть людей из Ленинграда удалось эвакуировать еще до начала блокады. К концу июня в городе заработала специальная эвакуационная комиссия. Многие отказывались уезжать, воодушевленные оптимистичными заявлениями в прессе о скорейшей победе СССР. Сотрудникам комиссии приходилось убеждать людей в необходимости покинуть свои дома, практически агитировать их уехать, чтобы выжить и вернуться потом.

26 июня нас эвакуировали по Ладоге в трюме парохода. Три парохода с маленькими детьми затонули, подрываясь на минах. Но нам повезло. (Гридюшко (Сахарова) Эдиль Николаевна).

Плана, как эвакуировать город, не было, поскольку вероятность, что он может быть захвачен, считалась практически нереальной. С 29 июня 1941-го по 27 августа было вывезено около 480 тысяч человек, примерно сорок процентов из них – дети. Около 170 тысяч из них были увезены в пункты Ленинградской области, откуда их снова пришлось затем возвращать в Ленинград.

Эвакуировали по Кировской железной дороге. Но этот путь был перекрыт, когда в конце августа немецкие войска захватили ее. Выход из города по Беломорско-Балтийскому каналу возле Онежского озера тоже был перерезан. 4 сентября на Ленинград упали первые немецкие артиллерийские снаряды. Обстрел велся от города Тосно.

Первые дни

Все началось 8 сентября, когда фашистская армия захватила Шлиссельбург, замкнув кольцо вокруг Ленинграда. Расстояние от расположения немецких частей до центра города не превышало 15 км. В пригородах появились мотоциклисты в германской форме.

Тогда это казалось ненадолго. Вряд ли кто-то предполагал, что блокада затянется почти на девятьсот дней. Гитлер, командующий германскими войсками, со своей стороны, рассчитывал, что сопротивление голодного, отрезанного от остальной страны, города, будет сломлено очень быстро. И когда этого не случилось даже спустя несколько недель, был разочарован.

Транспорт в городе не работал. На улицах не было освещения, в дома не подавалась вода, электричество и паровое отопление, канализация не работала. (Букуев Владимир Иванович).

Советское командование также не предполагало такого варианта развития событий. Руководство частей, которые обороняли Ленинград, в первые дни блокады не сообщали о замыкании гитлеровскими войсками кольца: была надежда, что оно будет быстро разорвано. Этого не случилось.

Противостояние, затянувшееся больше, чем на два с половиной года, унесло сотни тысяч жизней. Блокадники и войска, которые не пускали германские войска в город, понимали, для чего все это. Ведь Ленинград открывал дорогу к Мурманску и Архангельску, где разгружались корабли союзников СССР. Всем также был понятно, что, сдавшись, Ленинград подписал бы себе приговор – этого прекрасного города просто не было бы.

Оборона Ленинграда позволила перекрыть путь для захватчиков к Северному морскому пути и отвлечь значительные силы врага с других фронтов. В конечном итоге, блокада внесла серьезный вклад в победу советской армии в этой войне.

Как только новость о том, что германские войска замкнули кольцо, разнеслась по городу, его жители начали готовиться. В магазинах были скуплены все продукты, а в сберкассах со сберегательных книжек – сняты все деньги.

Не все смогли уехать заранее. Когда же германская артиллерия начала вести постоянные обстрелы, что произошло уже в первые дни блокады, покинуть город стало практически невозможно.

8 сентября 1941 года немцы разбомбили крупные продовольственные Бадаевские склады, и трехмиллионное население города было обречено на голодное вымирание. (Букуев Владимир Иванович).

В эти дни от одного из снарядов загорелись Бадаевские склады, где хранился стратегический запас продовольствия. Именно это называют причиной голода, который пришлось пережить оставшимся в нем жителям. Но в документах, гриф секретности которых был снят недавно, говорится, что больших запасов и не было.

Сохранить продукты, которых хватило бы на трехмиллионный город, в условиях войны было проблематично. В Ленинграде никто и не готовился к такому повороту событий, поэтому продукты завозились в город извне. Задачи создать «подушку безопасности» никто не ставил.

Это стало ясно к 12 сентября, когда закончилась ревизия продовольствия, которое было в городе: продуктов, в зависимости от их вида, хватало только на месяц-два. Как завозить еду, решалось на самом «верху». К 25 декабря 1941-го нормы выдачи хлеба были повышены.

Ввод продовольственных карточек был сделан сразу – в течение первых дней. Нормы продуктов были рассчитаны исходя из минимума, который не позволил бы человеку просто умереть. Магазины перестали просто торговать продуктами, хотя «черный» рынок процветал. За продовольственными пайками выстраивались огромные очереди. Люди боялись, что им не хватит хлеба.

Не подготовились

Вопрос обеспечения едой стал во время блокады самым актуальным. Одной из причин такого страшного голода специалисты по военной истории называют промедление решением о завозе продуктов, которое было принято чересчур поздно.

одна плитка столярного клея стоила десять рублей, тогда сносная месячная зарплата была в районе 200 рублей. Из клея варили студень, в доме остался перец, лавровый лист, и это все добавляли в клей. (Бриллиантова Ольга Николаевна).

Это произошло из-за привычки замалчивать и искажать факты, чтобы не «сеять упаднические настроения» среди жителей и военных. Если бы о стремительном наступлении Германии все детали были известны высшему командованию раньше, возможно, жертвы были мы намного меньшими.

Уже в первые дни блокады в городе четко работала военная цензура. Жаловаться в письмах родным и близким на трудности не разрешалось – такие послания просто не доходили до адресатов. Но часть таких писем сохранилась. Как и дневники, которые вели некоторые ленинградцы, куда они записывали все, что происходило в городе в блокадные месяцы. Именно они стали источником сведений о том, что происходило в городе перед началом блокады, а также в первые дни после того, как гитлеровские войска заключили город в кольцо.

Можно ли было избежать голода?

Вопрос о том, возможно ли было не допустить ужасающего голода во время блокады в Ленинграде, до сих пор задается историками и самими блокадниками, еще оставшимися в живых.

Есть версия, что руководство страны даже не могло предположить столь длительной осады. К началу осени 1941-го в городе с едой все было, как и везде в стране: были введены карточки, но нормы были достаточно большими, для некоторых людей этого было даже слишком много.

В городе работала пищевая промышленность, и ее продукция вывозилась в другие регионы, мука и зерно – в том числе. Но существенных запасов продовольствия в самом Ленинграде не было. В воспоминаниях будущего академика Дмитрия Лихачева можно найти строки о том, что никакие запасы не делались. По каким-то причинам советские власти не последовали примеру Лондона, где пищей запасались активно. По сути, СССР заранее готовился к тому, что город будет сдан фашистским войскам. Вывозить продукты перестали только в конце августа, после того, как германские части перекрыли железнодорожное сообщение.

Недалеко, на Обводном канале, была барахолка, и мама послала меня туда поменять пачку «Беломора» на хлеб. Помню, как женщина там ходила и просила за бриллиантовое ожерелье буханку хлеба. (Айзин Маргарита Владимировна).

Жители города в августе сами начали запасаться продуктами, предчувствуя голод. У магазинов выстраивались очереди. Но запастись удалось немногим: те жалкие крохи, что получилось приобрести и спрятать, очень быстро были съедены потом, в блокадную осень и зиму.

Как жили в блокадном Ленинграде

Как только нормативы выдачи хлеба были уменьшены, очереди в булочные превратились в огромные «хвосты». Люди стояли часами. В начале сентября начались бомбежки немецкой артиллерии.

Школы продолжали работать, однако детей приходило все меньше. Учились при свечах. Постоянные бомбежки мешали заниматься. Постепенно учеба и вовсе прекратилась.

В блокаду я ходила в детский сад на Каменном острове. Там же работала моя мама. …Однажды один из ребят рассказал другу свою заветную мечту - это бочка с супом. Мама услышала и отвела его на кухню, попросив повариху придумать что-нибудь. Повариха разрыдалась и сказала маме: «Не води сюда больше никого… еды совсем не осталось. В кастрюле одна вода». От голода умерли многие дети в нашем саду - из 35 нас осталось только 11. (Александрова Маргарита Борисовна).

На улицах можно было видеть людей, едва переставлявших ноги: просто не было сил, все ходили медленно. По воспоминанием переживших блокаду, эти два с половиной года слились в одну бесконечную темную ночь, единственной мыслью в которой было – поесть!

Осенние дни 1941-го

Осень 1941-го для Ленинграда стала только началом испытаний. С восьмого сентября город бомбила фашистская артиллерия. В этот день от зажигательного снаряда загорелись Бадаевские склады продовольствия. Пожар был огромным, зарево от него было видно из разных концов города. Всего было 137 складов, двадцать семь из них –выгорели. Это примерно пять тонн сахара, триста шестьдесят тонн – отрубей, восемнадцать с половиной – ржи, гороха там сгорело сорок пять с половиной тонн, а растительное масло было потеряно в объеме 286 тонн, еще пожар уничтожил десять с половиной тонн сливочного масла и две тонны муки. Этого, говорят специалисты, городу хватило бы всего на два-три дня. То есть этот пожар не был причиной последующего голода.

К восьмому сентября стало ясно, что еды в городе немного: несколько дней — и ее не станет. Заведовать имеющимися запасами поручили Военному совету фронта. Были введены нормы по карточкам.

Однажды наша соседка по квартире предложила моей маме мясные котлеты, но мама ее выпроводила и захлопнула дверь. Я была в неописуемом ужасе - как можно было отказаться от котлет при таком голоде. Но мама мне объяснила, что они сделаны из человеческого мяса, потому что больше негде в такое голодное время достать фарш. (Болдырева Александра Васильевна).

После первых бомбежек в городе появились руины и воронки от снарядов, окна многих домов были разбиты, на улицах царил хаос. Вокруг пострадавших мест ставили рогатки, чтобы люди не заходили туда, ведь в земле мог застрять неразорвавшийся снаряд. На местах, где вероятность пострадать от обстрела, вешали таблички.

Осенью еще работали спасатели, город расчищался от завалов, даже велось восстановление домов, которые были разрушены. Но позже это уже никого не интересовало.

К концу осени появились новые плакаты – с советами о подготовке к зиме. На улицах стало пустынно, лишь иногда проходили люди, собиравшиеся у досок, где вывешивались объявления и газеты. Местами притяжения стали и уличные радиорупоры.

Трамваи ходили до конечной станции в Средней Рогатке. После восьмого сентября трамвайное движение уменьшилось. Виной были бомбежки. Но позже трамваи перестали ходить.

Подробности жизнь в блокадном Ленинграде стали известны лишь спустя десятки лет. Идеологические причины не давали открыто говорить о том, что происходило в этом городе на самом деле.

Паёк ленинградца

Хлеб стал главной ценностью. Стояли за пайком по несколько часов.

Пекли хлеб не из одной муки. Ее было слишком мало. Специалистам пищевой промышленности была поставлена задача придумать, что можно добавить в тесто, чтобы энергетическая ценность пищи сохранилась. Добавлялся хлопковый жмых, который обнаружили в ленинградском порту. В муку примешивали также мучную пыль, которой обросли стены мельниц, и пыль, вытрясенную из мешков, где раньше была мука. Ячменные и ржаные отруби тоже шли в хлебопечение. Еще использовали проросшее зерно, найденное на баржах, которые были затоплены в Ладожском озере.

Дрожжи, которые были в городе, стали основой для дрожжевых супов: они тоже входили в паек. Мездра шкурок молодых телят стала сырьем для студня, с очень неприятным ароматом.

Помню одного мужчину, который ходил в столовой и облизывал за всеми тарелки. Я поглядела на него и подумала, что он скоро умрет. Не знаю, может, он карточки потерял, может, ему просто не хватало, но он уже дошел до такого. (Батенина (Ларина) Октябрина Константиновна).

На второе сентября 1941-го рабочие горячих цехов получали 800 граммов так называемого хлеба, инженерно-технические специалисты и другие рабочие – 600. Служащие, иждивенцы и дети – 300-400 граммов.

С 1 октября паек был уменьшен вдвое. Тем, кто работал на заводах, выдавали 400 граммов «хлеба». Дети, служащие и иждивенцы получали по 200. Карточки были не у всех: те, кому не удалось их получить по каким-то причинам, просто умирали.

13 ноября еды стало еще меньше. Работающие получали 300 граммов хлеба в день, другие – только 150. Спустя неделю нормы снизились снова: 250 и 125.

В это время пришло подтверждение, что по льду Ладожского озера можно возить продовольствие на машинах. Но оттепель нарушила планы. С конца ноября до середины декабря пища в город не поступала, пока на Ладоге не установится прочный лед. С двадцать пятого декабря нормы начали повышаться. Те, кто работал, стали получать по 250 граммов, остальные – по 200. Дальше паек увеличивался, но сотни тысяч ленинградцев уже погибли. Этот голод сегодня относят к самым страшным гуманитарным катастрофам двадцатого века.

Золотая орда давно и надежно связано с татаро-монгольским игом, нашествием кочевников и черной полосой в истории страны. А что же на самом деле представляло собой это государственное образование? Начало Расцвет Золотой Орды Ханы Золотой Орды...

Некоторые в блокаду питались весьма сытно и даже умудрились разбогатеть. О них писали сами ленинградцы в своих дневниках и письмах. Вот цитаты из книги "Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941-1942 гг."

B. Базанова, не раз обличавшая в своем дневнике махинации продавцов, подчеркивала, что и ее домработницу, получавшую в день 125 г хлеба, «все время обвешивают грамм на 40, а то и на 80» – она обычно выкупала хлеб для всей семьи. Продавцам удавалось и незаметно, пользуясь слабой освещенностью магазинов и полуобморочным состоянием многих блокадников, вырывать из «карточек» при передаче хлеба большее количество талонов, чем это полагалось. Поймать в таком случае за руку их было сложно.

Воровали и в столовых для детей и подростков. В сентябре представители прокуратуры Ленинского района проверили бидоны с супом на кухне одной из школ. Выяснилось, что бидон с жидким супом был предназначен для детей, а с «обычным» супом – для преподавателей. В третьем бидоне был «суп как каша» – его владельцев найти не удалось.

Обмануть в столовых было тем легче, что инструкция, определявшая порядок и нормы выхода готовой пищи, являлась весьма сложной и запутанной. Техника воровства на кухнях в общих чертах была описана в цитировавшейся ранее докладной записке бригады по обследованию работы Главного управления ленинградских столовых и кафе: «Каша вязкой консистенции должна иметь привар 350, полужидкая – 510 %. Лишнее добавление воды, особенно при большой пропускной способности, проходит совершенно незаметно и позволяет работникам столовых, не обвешивая, оставлять себе продукты килограммами».

Признаком распада нравственных норм в «смертное время» стали нападения на обессиленных людей: у них отнимали и «карточки», и продукты. Чаще всего это происходило в булочных и магазинах, когда видели, что покупатель замешкался, перекладывая продукты с прилавка в сумку или пакеты, а «карточки» в карманы и рукавицы. Нападали грабители на людей и рядом с магазинами. Нередко голодные горожане выходили оттуда с хлебом в руке, отщипывая от него маленькие кусочки, и были поглощены только этим, не обращая внимания на возможные угрозы. Часто отнимали «довесок» к хлебу – его удавалось быстрее съесть. Жертвами нападений являлись и дети. У них легче было отнять продукты.

..."Вот мы здесь с голода мрем, как мухи, а в Москве Сталин вчера дал опять обед в честь Идена. Прямо безобразие, они там жрут <�…> а мы даже куска своего хлеба не можем получить по-человечески. Они там устраивают всякие блестящие встречи, а мы как пещерные люди <�…> живем”, - записывала в дневнике Е. Мухина. Жесткость реплики подчеркивается еще и тем, что о самом обеде и о том, насколько он выглядел “блестящим”, ей ничего не известно. Здесь, конечно, мы имеем дело не с передачей официозной информации, а с ее своеобразной переработкой, спровоцировавшей сравнение голодных и сытых. Ощущение несправедливости накапливалось исподволь. Такая резкость тона едва ли могла обнаружиться внезапно, если бы ей не предшествовали менее драматичные, но весьма частые оценки более мелких случаев ущемления прав блокадников - в дневнике Е. Мухиной это особенно заметно.

Ощущение несправедливости из-за того, что тяготы по-разному раскладываются на ленинградцев, возникало не раз – при отправке на очистку улиц, из-за ордеров на комнаты в разбомбленных домах, во время эвакуации, вследствие особых норм питания для «ответственных работников». И здесь опять затрагивалась, как и в разговорах о делении людей на «нужных» и «ненужных», все та же тема – о привилегиях власть имущих. Врач, вызванный к руководителю ИРЛИ (тот беспрестанно ел и «захворал желудком»), ругался: он голоден, а его позвали к «пере-жравшемуся директору». В дневниковой записи 9 октября 1942 г. И. Д. Зеленская комментирует новость о выселении всех живущих на электростанции и пользующихся теплом, светом и горячей водой. То ли пытались сэкономить на человеческой беде, то ли выполняли какие-то инструкции – И. Д. Зеленскую это мало интересовало. Она прежде всего подчеркивает, что это несправедливо. Одна из пострадавших – работница, занимавшая сырую, нежилую комнату, «принуждена мотаться туда с ребенком на двух трамваях… в общем часа два на дорогу в один конец». «Так поступать с ней нельзя, это недопустимая жестокость». Никакие доводы начальства не могут приниматься во внимание еще и потому, что эти «обязательные меры» его не касаются: «Все семьи [руководителей. – С. Я.] живут здесь по прежнему, недосягаемые для неприятностей, постигающих простых смертных».

З. С. Лившиц, побывав в Филармонии, не нашла там «опухших и дистрофиков». Она не ограничивается только этим наблюдением. Истощенным людям «не до жиру» – это первый ее выпад против тех «любителей музыки», которые встретились ей на концерте. Последние устроили себе хорошую жизнь на общих трудностях – это второй ее выпад. Как «устроили» жизнь? На «усушке-утруске», на обвесе, просто на воровстве. Она не сомневается, что в зале присутствует в большинстве своем лишь «торговый, кооперативный и булочный народ» и уверена, что «капиталы» они получили именно таким преступным способом... Не нужны аргументы и А. И. Винокурову. Встретив 9 марта 1942 г. женщин среди посетительниц Театра музыкальной комедии, он сразу же предположил, что это либо официантки из столовых, либо продавщицы продовольственных магазинов. Едва ли это было точно ему известно – но мы будем недалеки от истины, если сочтем, что шкалой оценки послужил здесь все тот же внешний вид «театралов».

Д. С. Лихачев, заходя в кабинет заместителя директора института по хозяйственной части, каждый раз замечал, что тот ел хлеб, макая его в подсолнечное масло: «Очевидно, оставались карточки от тех, кто улетал или уезжал по дороге смерти». Блокадники, обнаружившие, что у продавщиц в булочных и у кухарок в столовых все руки унизаны браслетами и золотыми кольцами, сообщали в письмах, что «есть люди, которые голода не ощущают».

...«Сыты только те, кто работает на хлебных местах» – в этой дневниковой записи 7 сентября 1942 г. блокадник А. Ф. Евдокимов выразил, пожалуй, общее мнение ленинградцев. В письме Г. И. Казаниной Т. А. Коноплевой рассказывалось, как располнела их знакомая («прямо теперь и не узнаешь»), поступив на работу в ресторан – и связь между этими явлениями казалась столь понятной, что ее даже не обсуждали. Может быть, и не знали о том, что из 713 работников кондитерской фабрики им. Н. К. Крупской, трудившихся здесь в начале 1942 г., никто не умер от голода, но вид других предприятий, рядом с которыми лежали штабеля трупов, говорил о многом. Зимой 1941/42 г. в Государственном институте прикладной химии (ГИПХ) умирало в день 4 человека, на заводе «Севкабель» до 5 человек. На заводе им. Молотова во время выдачи 31 декабря 1941 г. продовольственных «карточек» скончалось в очереди 8 человек. Умерло около трети служащих Петроградской конторы связи, 20–25 % рабочих Ленэнерго, 14 % рабочих завода им. Фрунзе. На Балтийском узле железных дорог скончалось 70 % лиц кондукторского состава и 60 % – путейского состава. В котельной завода им. Кирова, где устроили морг, находилось около 180 трупов, а на хлебозаводе № 4, по словам директора, «умерло за эту тяжелую зиму три человека, но… не от истощения, а от других болезней».

Б. Капранов не сомневается, что голодают не все: продавцы имеют «навар» в несколько килограммов хлеба в день. Он не говорит, откуда ему это известно. И стоит усомниться, мог ли он получить столь точные сведения, но каждая из последующих записей логична. Поскольку «навар» таков, значит, они «здорово наживаются». Разве можно с этим спорить? Далее он пишет о тысячах, которые скопили воры. Что ж, и это логично – крадя килограммы хлеба в день, в голодном городе можно было и обогатиться. Вот список тех, кто объедается: «Военные чины и милиция, работники военкоматов и другие, которые могут взять в специальных магазинах все, что надо». Разве он со всеми знаком, причем настолько, что ему без стеснения рассказывают о своем благоденствии? Но если магазин специальный, значит, там дают больше, чем в обычных магазинах, а раз так, то бесспорно, что его посетители «едят… как мы ели до войны». И вот продолжение перечня тех, кто живет хорошо: повара, заведующие столовыми, официанты. «Все мало-мальски занимающие важный пост». И ничего не надо доказывать. И так думает не только он один: «Если бы мы получали полностью, то мы бы не голодали и не были бы больными… дистрофиками», – жаловались в письме А. А. Жданову работницы одного из заводов. Неопровержимых доказательств у них, похоже, нет, но, просят они, «посмотрите на весь штат столовой… как они выглядят – их можно запрягать и пахать».

Более беллетризованный и живописный рассказ о внезапно разбогатевшей работнице пекарни оставил Л. Разумовский. Повествование строится на почти полярных примерах: безвестность ее в мирное время и «возвышение» в дни войны. «Ее расположения добиваются, перед ней заискивают, ее дружбы ищут» – заметно, как нарастает это чувство гадливости примет ее благоденствия. Из темной комнаты она переехала в светлую квартиру, скупала мебель и даже приобрела пианино. Автор нарочито подчеркивает этот внезапно обнаружившийся у пекаря интерес к музыке. Он не считает излишним скрупулезно подсчитать сколько ей это стоило: 2 кг гречи, буханка хлеба, 100 руб. Другая история – но тот же сценарий: «Это была до войны истощенная, вечно нуждавшаяся женщина…Теперь Лена расцвела. Это помолодевшая, краснощекая нарядно и чисто одетая женщина!…У Лены много знакомых и даже ухаживателей… Она переехала с чердачного помещения во дворе на второй этаж с окнами на линию… Да, Лена работает на базе!»

Читая протокол обсуждения в Смольном фильма «Оборона Ленинграда», трудно избавиться от впечатления, что его зрители было больше озабочены «пристойностью» показанной здесь панорамы блокады, чем воссозданием ее подлинной истории. Главный упрек: фильм не дает заряд бодрости и энтузиазма, не призывает к трудовым свершениям... «В картине переборщен упадок», – отметил А. А. Жданов. И читая отчет о произнесенной здесь же речи П. С. Попкова, понимаешь, что, пожалуй, именно это и являлось здесь главным. П. С. Попков чувствует себя отменным редактором. В фильме показана вереница покойников. Не нужно этого: «Впечатление удручающее. Часть эпизодов о гробах надо будет изъять». Он увидел вмерзшую в снег машину. Зачем ее показывать? «Это можно отнести к нашим непорядкам». Он возмущен тем, что не освещена работа фабрик и заводов – о том, что большинство их бездействовало в первую блокадную зиму, предпочел умолчать. В фильме снят падающий от истощения блокадник. Это тоже необходимо исключить: «Неизвестно, почему он шатается, может быть пьяный».

Тот же П. С. Попков на просьбу скалолазов, закрывавших чехлами высокие шпили, дать им «литерные карточки», ответил: «Ну, вы же работаете на свежем воздухе». Вот точный показатель уровня этики. «Что вам райсовет, дойная корова», – прикрикнул председатель райисполкома на одну из женщин, просившую мебель для детского дома. Мебели хватало в законсервированных «очагах» – значительную часть детей эвакуировали из Ленинграда. Это не являлось основанием для отказа в помощи. Причиной могли стать и усталость, и страх ответственности, и эгоизм. И не важно, чем они маскировались: видя, как не делали того, что могли сделать, сразу можно определить степень милосердия.

...«В райкоме работники тоже стали ощущать тяжелое положение, хотя были в несколько более привилегированном положении… Из состава аппарата райкома, Пленума райкома и из секретарей первичных организаций никто не умер. Нам удалось отстоять людей», – вспоминал первый секретарь Ленинского райкома ВКП(б) А. М. Григорьев.

Примечательна история Н. А. Рибковского. Освобожденный от «ответственной» работы осенью 1941 г., он вместе с другими горожанами испытал все ужасы «смертного времени». Ему удалось спастись: в декабре 1941 г. он был назначен инструктором отдела кадров Ленинградского горкома ВКП(б). В марте 1942 г. его направляют в стационар горкома в поселке Мельничный Ручей. Как всякий блокадник, переживший голод, он не может в своих дневниковых записях остановиться, пока не приведет весь перечень продуктов, которыми его кормили: «Питание здесь словно в мирное время в хорошем доме отдыха: разнообразное, вкусное, высококачественное… Каждый день мясное – баранина, ветчина, кура, гусь… колбаса, рыбное – лещ, салака, корюшка, и жареная и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки и столько же черного хлеба на день, тридцать грамм сливочного масла и ко всему этому по пятьдесят грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину… Я и еще двое товарищей получаем дополнительный завтрак, между завтраком и обедом: пару бутербродов или булочку и стакан сладкого чая».

Среди скупых рассказов о питании в Смольном, где слухи перемешались с реальными событиями, есть и такие, к которым можно отнестись с определенным доверием. О. Гречиной весной 1942 г. брат принес две литровые банки («в одной была капуста, когда-то кислая, но теперь совершенно сгнившая, а в другой – такие же тухлые красные помидоры»), пояснив, что чистили подвалы Смольного, вынося оттуда бочки со сгнившими овощами. Одной из уборщиц посчастливилось взглянуть и на банкетный зал в самом Смольном – ее пригласили туда «на обслуживание». Завидовали ей, но вернулась оттуда она в слезах – никто ее не покормил, «а ведь чего только не было на столах».

И. Меттер рассказывал, как актрисе театра Балтийского флота член Военного совета Ленинградского фронта А. А. Кузнецов в знак своего благоволения передал «специально выпеченный на кондитерской фабрике им. Самойловой шоколадный торт»; его ели пятнадцать человек и, в частности, сам И. Меттер. Никакого постыдного умысла тут не было, просто А. А. Кузнецов был уверен, что в городе, заваленном трупами погибших от истощения, он тоже имеет право делать щедрые подарки за чужой счет тем, кто ему понравился. Эти люди вели себя так, словно продолжалась мирная жизнь, и можно было, не стесняясь, отдыхать в театре, отправлять торты артистам и заставлять библиотекарей искать книги для их «минут отдыха».