Тут главное - душевное хамство, - говорила Инга, - понимаете? Это у всех у настоящих описано. Пустота души. Им все равно, кого убивать, кого арестовывать, кого уничтожать. Они не думают, не рассуждают, они только выполняют приказы. Они - пустые. Ну, как это объяснить?
На мгновение лицо ее стало беспомощным, несчастным.
Не понимаете?
Очень понимаю, - сказал товарищ Вицбул, - тут дело не в мундире и не в прическе. Тут дело в этом…
Он хотел сказать «в душе», но постеснялся и лишь постучал указательным пальцем по тому месту, где предполагал у себя сердце.
Это надо понимать, и тогда все будет в порядке, - с облегчением вновь заговорила Инга. - Именно с этим мы сейчас и воюем. Один замечательный писатель описал таких полуживотных - топтышек, это и есть фашизм. Они уже давно не люди, давным-давно. И не только писатели, а те, кто побывал в их лапах, те рассказывают, как, например…
Но она не сказала, кто «например», она назвала Лазарева «один человек». И, бросив курить, сбивчиво, очень волнуясь, стала рассказывать то, что слышала от Лазарева про лагеря, в которых он был. Локотков видел, что Инга дрожит, что ее мучает то, что она рассказывает, но он понимал, что «гестаповцам» нужен ее рассказ, и не прерывал, хоть время было и позднее. А когда они наконец выходили, в темных сенях Инга вдруг шепотом спросила:
Мы за Лазаревым едем?
Ох, девушка, и настырная ты, на мою голову, - сказал Иван Егорович. - Едем для хорошего, а чего случится, я еще и сам не знаю…
Только к утру отряд прибыл на хутор Безымянный, к надежному человеку, который здесь под немцами прикидывался кулаком. Для вида был у него заведен немецкий сепаратор, но в подвале, за бочками с капустой, в норе держал дед новенькие, искусно вычищенные и смазанные ППШ. «До доброго часу, когда сигнал выйдет!» - любил он говорить.
Здесь поджидал Локоткова старик Недоедов - злой, как бес, усохший до костей, прокурившийся весь до желтого цвета.
Аусвайсы тебе принес, на! - сказал старик, когда они заперлись вдвоем. - Бланков тут накрал, сколько мог…
И пошел разоряться насчет «поругания святынь исторических и старого зодчества» в Пскове. Иван Егорович жадно считал бланки со свастиками, а Недоедов все громил фрицев и гансов. В последнее время руки у него стали сильно дрожать, он явно сдавал. И на вопрос о здоровье, сознался:
Жить тошно, Иван Егорович.
Нина как?
На посту, - с усмешкой ответил Недоедов. - В Халаханье корни пустила. Не по своему хотенью, по щучьему веленью.
А щука - это я?
Недоедов печально усмехнулся.
Николай Николаевич как?
Кто знает. Забрали еще под седьмое ноября. Может, и живой, а может, и убили. Ладно, устал я, посплю малость.
Матроса-то видел?
Нынче видел. Пока живой.
Чего говорил?
Говорил немного. Ходит по своей каптерке, стучит деревянной ногой - скурлы-скурлы. Дал понять, что человека некоего он рекомендовал, а за дальнейшее не ручается.
Забравшись на печь, Недоедов уснул. Опять, под стук немецких ходиков, потекло время, невыносимо медленное время.
Когда же? - спросила Локоткова Инга в кухне.
Что «когда же»? - рассердился Иван Егорович.
Она промолчала.
Тридцать первого, с рассвета, Иван Егорович, запершись с будущими «гестаповцами» в чистой половине дома, занялся их одеванием. Работа эта была нелегкая, Иван Егорович даже пыхтел, укорачивая брючины на товарище Вицбуле, которому загодя он присобачил два Железных креста и начищенную медаль «За зимовку в России». Латыш остался собой недоволен, даже закурив сигару.
Какой-то опереточный фашист! - сказал он.
А я лучше не могу, - обиделся Локотков. - Я и так голову с этим делом потерял. Сострой рожу зверскую, и вопрос исчерпан. Или пустоту сострой, как вас наша девушка учила по книгам.
Товарищ Вицбул заскрипел перед зеркалом зубами, но лицо у него осталось усталым и добрым. И пустота тоже не получилась, неизвестно было, чем ее обозначить.
Глазами работай, - велел Иван Егорович, - показывай глазами, что ты начальник. Зверствуй!
Я солдат, а не артист, - обиделся товарищ Вицбул, - я могу убивать этих пьяных шимпанзе, но не могу их представлять…
И зазря выкурил одну из двух трофейных сигар, так тщательно сберегаемых Иваном Егоровичем для самого спектакля, а вовсе не для репетиций.
Виллем и Иоханн оказались ребятами посговорчивее, особенно Виллем, который, как выяснилось, даже был в мирное время участником самодеятельности и очень правдиво играл некоего мистера Джофферси в пьесе из жизни империалистов.
Я буду такой же, но только немец, - сказал Виллем, - я буду молодой миллионер, фат. Да. Но мне нужен портсигар. Без портсигар я не найду правду образа. Вы не думайте, нас учили по систем Станиславский, Константин Сергеевич. Мне обязательно, непременно нужно портсигар и чтобы щелкал. Иначе я буду вне образ.
Не было у бабы хлопот, так купила порося, - вздохнул Иван Егорович. - Где я тебе, друг добрый, портсигар возьму?
Виллем пожал плечами.
Иоханну Виллем придумал стек. Локотков запер своих «гестаповцев» на ключ в чистой половине избы от любопытствующих партизан и вырезал в лесу палку. Остальное доделал мастер на все руки товарищ Вицбул. Потом завязалась мелкая склока из-за орденов, Иоханн и Виллем считали, что по одному Железному кресту и по одной медали «За зимовку в России» им мало. Хоть они и были лейтенантами, но, по их представлению, уже узнали, что такое «млеко, курка и шпик». И вообще, гестаповцы куда чаще получали гитлеровские награды, чем простые армейцы.
Да что мне, ребята, жалко, что ли, - вконец рассердился Локотков. - Нету больше. Еще два было, осколком погнутые, курям на смех такие нацеплять. Пенсне есть, это пожалуйста, кто желает, может сунуть в глаз.
То, что Локотков назвал пенсне, было на самом деле моноклем. Виллем очень обрадовался: монокль, по его словам, вполне заменял ему портсигар, с моноклем он возвращался «в образ».
А носовые платки? - вдруг вспомнил Иоханн. - Все гестаповцы, да, да, имеют платки. Я должен иметь платок, чтобы приложить его к нос. Или сморкаться.
Иван Егорович заскреб голову. К счастью, платки нашлись у старухи в сундуке.
Заимообразно! - сказал Иван Егорович.
Старик усмехнулся.
Эх, начальник, - сказал он, - для чего чепуху мелешь? Двух парней моих немцы убили, что мне со старухой теперь надо? Платочки - слезы утирать?
Старуха вдруг взвыла, пошатнулась, Иван Егорович придержал ее, чтобы не упала. Потом долго она в голос плакала под окнами, а старик помаленьку пригублял самогонку из зеленого стаканчика, потчевал Недоедова, Локоткова, разговаривал сам с собой:
Слышно, кто под немцем пребывает, тому доверия потом не будет. Или это ихняя агитация, они на выдумки горазды. Но только зачем недоверие?
Старый Недоедов вдруг захмелел, запел тоненько:
Москва моя, страна моя,
Ты самая любимая…
Вновь спустилась ночь, последняя ночь перед операцией, которую Локотков нынче в уме окрестил вдруг операция «С Новым годом!». В сущности, все было сделано, решительно все. Больше ничего нельзя было предусмотреть. «Гестаповцы» уже досыта нахлебались куриной лапши и согласно медицинской науке дремали на перинах в жарко натопленной, чистой избе. Группа прикрытия, группа, остающаяся в засаде, группа разведчиков - все решительно, кроме выставленных часовых, отдыхали по приказанию Локоткова, ожидая его команды. Только связная Е., принесшая записку Лазарева насчет пароля, плакала возле печки: обморозила ноги.
Локотков курил на крыльце.
«Что ж, - рассуждал он, - Если Сашка продаст и мы услышим стрельбу, попробуем отбить наших „гестаповцев“. Мне, во всяком случае, живым с этого дела уходить нельзя. Никак нельзя. Впрочем, так думать тоже нельзя. Невозможно так думать!»
В одиннадцать десять с хутора Безымянного вышла группа разведчиков. До Вафеншуле было не более тридцати минут ходу. В одиннадцать сорок пять трое «гестаповцев» в лихо посаженных фуражках с высокими тульями и длинными козырьками сели в парные сани. Застоявшиеся сытые кони с места взяли наметом. Кучер - чекист Игорь - в тулупчике дурным голосом крикнул: «Эх, милые-разлюбезные!» - и полоснул обоих коней кнутом по крутым крупам. Иван Егорович со своей группой прикрытия видел, как фасонные, с гнутыми оглобельками коренного, сани помчались к мерцающим огням школы. Локотков засек время на своих трофейных, с фосфором часах: одиннадцать пятьдесят три.
Операция «С Новым годом!» началась.
Теперь Ивану Егоровичу оставалось только ждать.
Инга стояла рядом с ним. Автомат Лазарева висел у нее на шее. И она ждала. Только ждала. Ждала, застыв совершенно неподвижно, будто неживая. Так ждала, что Иван Егорович даже ее окликнул:
Ты как там, друг-товарищ?
Нормально, - ответила она.
И вновь они замолчали.
Глава одиннадцатая
Гурьянов-Лашков хотел было встречать Новый год с преподавателями школы, как было условлено с утра, но часам к десяти уже изрядно напился и совершенно забыл о том, какое нынче число и какой день. В половине одиннадцатого к нему пришел парикмахер, и Лашков с ним тоже выпил, но бриться не пожелал, потому что «все ни к чему». А минут за двадцать до Нового года исполняющий обязанности начальника разведывательно-диверсионной школы в Печках обершарфюрер СС Гурьянов повалился на койку и заснул мертвецким сном пропойцы.
Дверь Саше Лазареву-Лизареву отворил вестовой Гурьянова и приставленный к нему шпион из «Цеппелина», уголовник, по кличке Малохольный. Еще звали Малохольного за его длинную шею и тонкий голос Цыпа. Услышав деревянный, остуженный на морозе голос Лизарева: «Открывай, из гестапо», Малохольный подумал, что это сработали его доносы на пьянство Гурьянова, и угодливо настежь распахнул дверь в тамбур коттеджа. Три гестаповца, обдав Цыпу запахом сигары, топая подкованными сапогами и ведомые Лизаревым, прошагали в спальню обершарфюрера. Метнувшийся за ними Малохольный быстро схлопотал по уху и замер по стойке «смирно».
Стоять здесь, падло! - крикнул ему командир взвода охраны, не оборачиваясь.
Гурьянов храпел с повизгиваниями. Цыпе было видно в дверь, как старший гестаповский офицер сорвал со стены автомат, разрядил его и бросил на диван, в то время как Лизарев выдернул из-под подушки храпящего Гурьянова пистолет и сунул себе в карман.
«Тоже гестаповец!» - удивился про себя Цыпа и приметил, что Лизарев нынче без своих бакенбардов и без усов.
Другой гестаповец сильно затряс Гурьянова. При этом стеклышко из глаза гестаповца выскочило и, играя отраженным светом, закачалось на шнурочке. Гестаповец вновь вправил его и опять дернул Гурьянова за руку.
Вон, сволочь, пшел! - забормотал обершарфюрер.
В кабинете коттеджа зазвонил телефон, старший гестаповец медленно подошел к аппарату, снял трубку, послушал и сказал что-то по-немецки, чего Малохольный не понял. Зажглась синяя лампочка: школа под током, смертельно! Гурьянов-Лашков опять заругался. Тогда тот, что был со стеком, взял с тумбочки графин и вылил всю воду на голову обершарфюрера.
Гурьянов сел.
Пьяные его глаза тупо смотрели на немецких офицеров, которые уже успели снять шинели и держались в коттедже хозяевами.
Гурьянов спустил ноги в трикотажных кальсонах с кровати. Самый молодой из гестаповцев швырнул ему штаны, предварительно обыскав карманы. Старший, майор, сел в кресло и зачмокал сигарой. На лице у него была написана скука, и было видно, что он никуда не торопится. «Пустые» глаза на этот раз удались.
Серые щеки Гурьянова дрожали. Только натянув брюки, он начал соображать, что происходит. Цыпе было слышно, как он провякал какие-то немецкие слова, после которых старший гестаповец вынул из кармана бумагу и показал ее начальнику школы из своих рук. Гурьянов прочитал, тогда Малохольный увидел, до чего Сашка Лизарев главный среди гестаповцев: он по-русски спросил обершарфюрера:
Понял теперь, свинячья морда, изменник проклятый?
Конечно, всю кашу заварил этот недавно прибывший сюда Лизарев. Он выследил Гурьянова, который, оказывается, работал на Советы и на коммунистов. Так что очень даже правильно поступил Цыпа, отправляя свои доносы в Ригу, в гестапо. Но в то время, когда подвыпивший Цыпа так себя хвалил, Лизарев вдруг заметил его глаза, поблескивающие из темной передней, и велел ему войти в комнату.
Цыпа, изображая всем своим поведением величайшее послушание и преданность, вошел почему-то на цыпочках. Губы он сложил бантиком и шею вытянул, словно тугоухий, в ожидании следующих распоряжений.
Залазь в шкаф, - велел Лизарев.
Это как? - не понял Малохольный.
Сюда, в стенной шкаф! Живо!
И Лизарев распахнул перед Цыпой дверь большого стенного шкафа, в котором висел парадный мундир обершарфюрера. И еще что-то штатское здесь висело, Малохольный вспомнил, пожива с еврейчиков, когда их угоняли из Эстонии - сжигать.
И чтобы тихо было! - рявкнул Лизарев, запирая шкаф на ключ.
Цыпа не сопротивлялся. Слишком страшен был сейчас бывший командир взвода охраны школы. Такие, случается, стреляют не предупредив, а Малохольный не желал зазря расставаться с жизнью.
Заперев шкаф и положив ключ себе в карман, Лизарев негромко по-русски сказал старшему офицеру, который занимался своей сигарой:
Предполагаю возможным начать погрузку документов?
Я! - по-немецки ответил майор.
Его сигара лопнула в середине, и он старательно заклеивал ее большим красным языком.
Ключ От коттеджа Хорвата у тебя, рыло? - спросил Лизарев Гурьянова.
Здесь, - похлопывая себя по карманам френча, тухлым голосом ответил Гурьянов. - При мне.
Ключ от сейфа?
Здесь же!
Шинели мы оставим тут, - сказал Лизарев «гестаповцам». Гурьянов не видел, что он им подмигнул. - Пошли?
Было всего двенадцать минут первого, когда они впятером вышли из гурьяновского дома. В здании школы с грохотом плясали курсанты, оттуда доносились ноющие звуки радиолы. С неба светили, мигали морозные звезды, снег под сапогами «гестаповцев» сердито скрипел. Гурьянов шагал словно бы в оцепенении, морозный ветер шевелил редкие его волосы.
Шнелль, шнелль, - подстегнул его самый главный и, видимо, самый раздраженный, майор, - шнелль!
И вдруг навстречу им из-за угла приземистого вещевого склада вынырнули все преподаватели Вафеншуле, все вместе, и очень навеселе: и пузатый коротышка Гессе, и огромный Штримутка, и князь Голицын, приплясывающий на ходу, и приехавший в гости инспектор Розенкампф в своей дорогой шубе. Они шагали в ряд, забавляясь тем, что Штримутка показывал им настоящую старую прусскую выучку, и очухались только тогда, когда Саша Лизарев высоким, не своим голосом крикнул им в их пьяные, разгоряченные лица:
А ну с дороги! Не видите, господа из СС?
Конечно, они увидели, и их прусский строй словно перерезало ножом, а старый князь Голицын даже очутился в сугробе. Они отдали честь - господа преподаватели Вафеншуле, а «гестаповцы» небрежно им козырнули - два пальца к длинным козырькам и какое-то урчание, его издал на всякий случай товарищ Вицбул. А обер-лейтенант посмотрел в лицо Штримутке «пустым» взглядом, как учила их товарищ Шанина, изучившая Лиона Фейхтвангера. Штримутка козырнул еще раз, уже вслед высоким гостям. А князь Голицын сказал по-русски:
Пожалуй, дело дрянь, господа!
Когда вошли в коттедж, то прежде всего Гурьянову предложили открыть сейф. Он сделал три условных поворота, набрал пальцем шифр и еще раз повернул ключ. Лицо его совсем посерело. Майор вновь развалился в кабинете Хорвата, как сидел прежде у Гурьянова. Лизарев притащил из кладовки кожаные чемоданы. Офицер со стеком в три приема очистил сейф и вывалил все его содержимое в один чемодан. Другой офицер, у которого все вываливался монокль, носил папки с полок, те самые досье, которые так интересовали доктора Грейфе. Лизарев с трудом застегнул один чемодан, другой тоже быстро наполнялся. Дело шло быстро.
Овощи идут - тары нету, - со смешком сказал Лизарев и нажал коленом на крышку другого чемодана. Молодой лейтенантик подтянул ремни. Другой все еще носил папки.
Много там еще? - спросил Лизарев.
Найн, - сказал лейтенант. И поправился: - Колоссаль!
Майор наконец сладил со своей сигарой и принялся ее раскуривать. Лизарев понес чемодан к саням, хлопнула одна дверь, потом другая. Гурьянов сидел не двигаясь на краю дивана, голова его кружилась, он сжимал виски ладонями. Конечно, ему следовало уничтожить те самые главные бумаги, которые были в его кармане, - список агентуры, засланной на длительное оседание. Несомненно Грейфе подглядел, когда слушал речь Геббельса. Этот обыск и арест - дело рук Грейфе, но как уничтожишь, когда проклятый майор не отводит от тебя своих сонных глаз?
Беда с этой тарой, - деловито сказал Лизарев, возвращаясь с корзиной в руке. - Придется сюда складывать…
Гурьянов услужливо сказал, что в его коттедже есть еще чемоданы, но Лизарев оставил эти слова без внимания. Он вообще словно не замечал обершарфюрера, перед которым еще три часа тому назад тянулся и весело скалил зубы.
Тогда Гурьянов покашлял в кулак и вежливо по-немецки объяснил майору, что-де за кухней, в чуланчике, хранится архив - документация позапрошлого года. И тут произошло нечто странное: майор не понял обершарфюрера. Впрочем, все тут же разъяснилось.
Ты говори по-русски, - велел Лизарев, - господин штурмбанфюрер твоего вонючего кваканья не понимает. Он сам… - Лизарев словно бы подумал и наконец вспомнил: - Он сам голландский…
За спиной Гурьянова послышалось странное шипение, он оглянулся и увидел, что лейтенант с моноклем то ли кашляет, то ли плачет.
Все трое - Лизарев и два офицера помоложе - ушли в кладовку, Гурьянов остался наедине с майором. Штурмбанфюрер зевнул с воем. Гурьянов тихо спросил:
За что меня, господин майор? Я…
Замолшать! - рявкнул штурмбанфюрер.
И так как делать ему больше было решительно нечего, то он вынул из кармана пачку действительно голландских сигарет «Фифти-Фифти». Гурьянов, чуть-чуть осмелев, попросил закурить и показал на пальцах - одну, но гестаповец не дал. Он долго что-то вспоминал, потом показал на Лашкова и сказал громко:
Гурьянов втянул лысеющую голову в плечи, лысеющую, хоть и длинноволосую. Товарищу Вицбулу было видно теперь, какие ухищрения производил этот тип со своей башкой, чтобы не выглядеть плешивым.
Майор взглянул на часы и вздохнул.
Лейтенанты с Лизаревым пронесли архив в ящиках от консервов. Потом они вскрыли письменный стол Хорвата и обыскали весь дом - с чердака до погреба. Часы на руке Гурьянова показывали без пяти два, когда Лизарев закрыл на ключ хорватовский коттедж.
Все? - спросил с козел Игорь.
Померзни еще, парень, - сказал ему комвзвода. - Тут дело такое, аккуратно надо. За нами езжай к тому дому…
Гурьянова вели «гестаповцы». Но у крыльца гурьяновского коттеджа лопотал свой пьяный вздор князь Голицын. Наверное, его послал Розенкампф - разнюхать, в чем дело.
Пойдем в хату, - быстро распорядился Саша, - пойдем, господин князь, погреетесь маленько.
И, увидев страх в стариковских глазах, слегка только повысил голос:
Ну? Не понимаете? Быстренько, на полусогнутых, эти гости шутить не любят.
Пока обыскивали коттедж Гурьянова, старый князь несколько раз перекрестился. Дело действительно пахло керосином. Обыск был длинный, но пуще всего пьяного старика пугали звуки из шкафа: там чесался и чихал запертый на замок Цыпа-Малохольный.
Ночь, исполненная мистики, - сказал старый князь.
Вас ист дас? - осведомился майор.
Мистика, - с усердием повторил Голицын. И, приподнявшись, представился: - Князь Александр Сергеевич Голицын.
Они голландец, - разъяснил Лашков князю. - Но понимают по-русски.
Майор с двумя Железными крестами на груди сердито зевнул, потом спросил громко, вытаращив на Голицына глаза:
Вы… князь?
Так точно, - ответил Голицын.
Зачем? - осведомился гестаповец.
То есть как зачем? - несколько смешался розовощекий и упитанный старичок, сидевший перед штурмбанфюрером. - Я рожден князем, и этот титул…
Можно молчать! - сказал голландец. - Уже все!
Он раскурил свой сигарный окурок. Было видно, что он хочет спать. Потом он слегка склонил голову на грудь, и тогда Гурьянов ловким и быстрым движением достал свои давешние записки из бокового кармана, чтобы передать их князю. Тот вряд ли бы взял, тогда Лашков-Гурьянов закинул бы их за диван. Но проклятый голландец не спал и не дремал даже. Он просто так сидел и вдруг вскинул голову, когда бумаги уже были в руке Гурьянова.
Дать сюда! - не поднимаясь с места, довольно вялым голосом сказал голландец. И тотчас же Гурьянов увидел перед собой ствол пистолета, ствол «вальтера», направленный ему в грудь.
Именно это я и хотел, - произнес услужливым, паточным голосом Гурьянов. - Именно это. Случайно вспомнил, здесь, в нагрудном кармане…
Можно молчать! - опять распорядился голландец. - Иначе - фаер!
Пистолет все еще был в его большой руке.
А князю голландец сказал совсем загадочные слова:
Вы не есть больше князь. Никогда.
Как это не есть? - обиделся Голицын.
Так. Был и нет.
Как был и нет? - опять не понял старичок.
Я забрал, - произнес товарищ Вицбул, пряча «вальтер» в кобуру. - Финиш. И можно молчать!
Ровно в четыре часа пополуночи Лизарев снял трубку и сказал:
Господину Гурьянову не звонить, они отдыхают! Связь с Псковом будет восстановлена, когда рассветет. Кто говорит? Командир взвода охраны Лизарев говорит, лично.
«Гестаповцы» снимали с вешалки шинели, бывший князь Голицын, разжалованный нынче товарищем Вицбулом, тоже поднялся.
А вы, дедуля, не торопитесь, - посоветовал ему Лизарев, - над вами не каплет. Вы посидите здесь, отдохните. А если до утра кто узнает, что тут случилось, вас эти гости тоже увезут. Понятно - куда?
И, обернувшись к Гурьянову, велел:
Одевайся. Отдельное приглашение требуется?
Сани дожидались у крыльца. Игорь делал вид, что дремлет. Впятером они едва взгромоздились на чемоданы и ящики с документами разведывательно-диверсионной школы. Ворота Лизарев отворил сам и сам их аккуратно заложил бревном и запер на замок. Своему заместителю он сказал деловито:
Довезу до шоссе, пересядут в свою машину, и вернусь мигом. Шнапс наш не выпил? Береги, жди!
Немца качало спросонья и от выпитого шнапса. Он тотчас же вновь завалился на нары. Лизарев-Лазарев крепко обнял Гурьянова за талию, Игорь сильно полоснул коней, мимо помчались ели и сосны в снегу.
Операция «С Новым годом!» закончилась.
Но все еще молчали.
Первым заговорил Лазарев. Эти строчки он слышал от Инги, и они вдруг вспомнились ему на свистящем, морозном ветру:
Как дело измены, как совесть тирана,
Осенняя ночка темна…
Как? - спросил «майор СС» товарищ Вицбул.
Товарищ Вицбул Сашиных слов не расслышал. Кони внезапно остановились, к саням бежали люди в полушубках, в ушанках, с автоматами.
Гвардейский порядок, - ответил Саша. - Здесь он, сука, вот - обнимаю его, живой-здоровенький. Все тихо сделано, можете не сомневаться…
Но Локоткова он не нашел, выпрыгнув из саней. Он столкнулся с Ингой и не сразу понял, что это она: никогда не видел в полушубке.
Они оба дрожали, и он, и она, он - потому, что позабыл одеться, уезжая из Вафеншуле, был только в кительке, она - потому, что увидела его, и, наверное, еще потому, что страшилась не увидеть никогда.
Ой! - воскликнула Инга. - Вы же без шинели…
Ничего, - сказал он, - теперь ничего. Теперь хорошо.
Группа прикрытия зажала их, и они шли быстро в теплой, шумной толпе партизан. Кто-то накинул на Лазарева одеяло, или попону, или плащ-палатку - он не разобрал, кто-то сказал: «Ну, чистый депутат Балтики сзаду, как твой Черкасов» - он не услышал; холодная, бессильная рука Инги была в его руке, вот это он и понимал и слышал. Теперь ее никогда, никто не попрекнет им.
Гурьянов один ехал в санях.
Как покойника везете, - глухо сказала Инга.
А он и есть покойник, - ответил Лазарев. - Труп.
Только в избе Локотков подошел к Лазареву. Сердце Ивана Егоровича билось глухо, толчками с того самого мгновения, когда он услышал голос Лазарева. Но он не подошел к нему, потому что всей своей сутью понимал: помешает. А сейчас положил обе руки ему на плечи и, едва справляясь с волнением, глухим со стужи голосом, но громко, словно бы перед строем, произнес:
Здравствуй, товарищ лейтенант!
С Новым тебя годом, Александр Иванович, с Новым, счастливым годом! И спасибо тебе, что ты так… короче… доверие оправдал…
В первый раз за все эти жестокие времена Локоткова вдруг прошибла слеза, но он поморгал, покашлял и распорядился:
Теперь водки, хлопцы, у меня есть заначка, отметим это дело по-быстрому. Лазареву почет и место. Товарища Шанину - рядом. Вокруг - «господ гестаповцев», пусть в своем виде с нами посидят. Игоря не забудьте…
Для вас шампанское есть, - сказал Саша Инге и выскочил к консервным ящикам. Там, среди бумаг Вафеншуле, имелась и его заначка - две бутылки французского шампанского, найденного при обыске. Он и их на стол поставил.
Однако ты парень проворный! - удивился Локотков.
«С Новым годом» Советский писатель; Ленинград; 1954 Юрий Герман ОПЕРАЦИЯ «С НОВЫМ ГОДОМ» Чекисту... одиннадцать пятьдесят три. Операция «С Новым годом!» началась. Теперь Ивану...
Юрий богданов это было строго секретно для всех нас часть вторая 16 следственные дела 1938 года
Документ... Юра , папа [П.4, п.3]. К началу 1953 года состав заместителей министра внутренних дел пополнился тремя новыми ... ОПЕРАЦИЯ ПРИКРЫТИЯ После победоносного завершения войны с фашистской Германией ... . Работавшие с Лаврентием Павловичем сотрудники отмечали, что...
ГОД ВЫПУСКА 2004 СТРАНИЦ
ДокументПервый космонавт мира Юрий Гагарин. Чтобы предупреждать... Павловича Чкалова при испытании нового самолета 15 декабря сего года» ... . 28 августа 1988 года , Германия . Три реактивных самолета... участником осуществленной в 1981 году операции ВВС Израиля по...
Юрий Игнатьевич Мухин Три еврея или Как хорошо быть инженером Аннотация
ДокументСвободную и цивилизованную Германию . Андрей – инженер... и Николая Павловича обуял припадок товарищеского... о своей рацухе. Юрий Яковлевич, соответственно, вспомнил... Проблема: с нового года экспортная продукция завода... торговой операции , но эта операция могла...
Ocr свечников александр saranakan @ gmail com г чита театр «лик» статьи письма речи беседы
ДокументАнглийский король - 2: 99. Герман Юрий Павлович (1910 - 1967), писатель, драматург... . Л а ч и н о в Владимир Павлович , литератор - 1: 168, 263. Лебединский Лев... см. в кн.: Юрий Герман , Операция «С новым годом!» , М., Издательство политической...
Лев Голицын (на фото) был представителем одного из древнейших дворянских родов России. Не случайно однажды на вопрос Николая II, ощущает ли он себя свободным человеком, Голицын ответил:
О да, государь. Возможно, потому, что триста лет назад не мои, а ваши предки приняли русскую корону!Зная непростой характер Голицына и помня о том, что его род куда древнее романовского, царь простил своему подданному эту дерзость.
Неизменной частью экстравагантного облика Голицына была папаха. Рассказывали, что в молодости, воюя на Кавказе, Голицын уговорил добровольно сдаться одного свирепого горца. Горца по настоянию князя помиловали, в благодарность он подарил Голицыну свою папаху, сказав, что та принесет ему счастье. И князь всегда носил этот головной убор
Лев Голицын и Николай II в Новом Свете
Родители дали Льву Голицыну прекрасное домашнее воспитание, он в совершенстве владел французским и польским языками, неплохо знал немецкий. Затем учился в Сорбонне, в Московском университете на факультете государственного и римского права. Перед молодым князем открывалась перспектива блестящей дипломатической и научной карьеры. Но все изменилось в тот день, когда Лев Голицын познакомился с Надеждой Засецкой. Это была любовь с первого взгляда, и ради этого чувства князь простился с карьерой, а его избранница бросила мужа и детей. Влюбленные жили за границей, время от времени приезжая в Крым: отец Надежды, керченский градоначальник князь Захарий Херхулидзе, владел имением Новый Свет и оставил его в наследство своим детям. Половина имения отошла Надежде Захаровне, а вторая — ее брату Николаю Захаровичу. Этот уголок крымской земли так очаровал Голицына, что он выкупил у Николая Херхулидзе принадлежавшую ему часть. И если гражданский брак с Надеждой Засецкой-Херхулидзе оказался недолгим — они расстались через пять лет, то любовь к Новому Свету Голицын пронес через всю жизнь.
Голицын был не первым, кто взялся за изготовление шампанского в Крыму. Еще в 1820-х годах в Судакском училище виноделия делали так называемые пенистые и шипучие вина (причем пытались выпускать их под видом французского шампанского). Игристые вина делали и в имениях графа Воронцова . Покупались европейские сорта винограда, оборудование, но не было серьезных исследований. Голицын же сразу подошел к делу основательно. На протяжении десяти лет он непрерывно экспериментировал, на площади свыше 20 гектаров заложил питомник, где культивировал до 500 сортов винограда, вел селекционную работу. В результате для будущего шампанского были выбраны всего лишь пять сортов: Пино Фран , Мурведр , Шардоне , Алиготе и Рислинг . При этом Голицын, в отличие от своих предшественников, понял главное: в виноделии нет места простому копированию. Любой сорт винограда, попадая в иной климат и на иную почву, сам становится иным. Поэтому получить из него такое же вино, как то, что делается на его родине, невозможно, слишком сильно копия будет отличаться от оригинала. «Что такое виноделие? Это наука местности, — писал Голицын в докладе Удельному ведомству. — Перенос культуры Крыма на Кавказ — абсурд, а перенос культуры какой-нибудь заграничной местности во все виноградники России — это петушьи ножки всмятку». Голицын отказался от абсурдного слепого подражания и пошел собственным путем, который привел его к победе.
Голицын был уверен, что успешное развитие виноделия невозможно без хороших подвалов. В 1890-м по его проекту в горе Коба-Кая были оборудованы подвалы для хранения вин. При их создании учитывалось, что различным винам требуется при выдержке различная температура, поэтому тоннели закладывались на разных уровнях и в разных направлениях. Общая их протяженность составила более 3 километров
Знаменитый французский винодел Робинэ в своей книге «Руководство к производству шампанских вин» самоуверенно писал:
Ни одна страна, несмотря на все усилия, не способна приготовить игристые вина с теми же качествами, какие эти вина имеют в Шампани.Голицын, безусловно, читал сочинение Робинэ. Но пасовать перед громкими именами и благоговеть перед всем иностранным было не в его привычках. Этот человек всегда отличался независимостью взглядов и бесстрашием в отстаивании собственного мнения. «Лев Голицын никого не боялся. Он ходил всегда, зиму и лето, в мужицком бобриковом широченном армяке, и его огромная фигура обращала внимание на улицах. Извозчики звали его „диким барином“. Татары в его кавказском имении прозвали его „Аслан Дели“ — сумасшедший Лев. Он бросал деньги направо и налево, никому ни в чем не отказывал, особенно учащейся молодежи», — писал о Голицыне Владимир Гиляровский.
Но вернемся к французам. В 1900 году Лев Голицын представил свое новосветское шампанское «Парадиз» на Всемирной выставке в Париже — и получил Гран-при, главную награду! К немалому удивлению хозяев выставки, шампанское, сделанное в далеком и никому не известном Крыму, оказалось лучше французского. Сразу же по окончании конкурса участников, согласно традиции, угощали винами, получившими высшие награды. Председатель комитета, граф Шандон, еще не зная окончательных итогов и находясь в уверенности что, как и всегда, победило французское вино, поднял бокал за своих виноделов, за тех, кто сделал «это чудесное, непревзойденное шампанское». И тут же на другом конце стола Голицын пророкотал в ответ:
В бокале у Шандона был новосветский «Парадиз».
Кстати
Голицын был человеком отнюдь не бедным, но у него не было коммерческой жилки, коммерция никогда не интересовала его. «Я хочу, чтобы рабочий, мастеровой, мелкий служащий пили хорошее вино!» — говорил он и продавал свои вина в Москве в магазинчике на Тверской по 25 копеек за бутылку. При такой непрактичности Голицын к концу жизни разорился и в 1912 году был вынужден передать свое имение в дар Николаю II с просьбой создать здесь «истинную академию русского виноделия». А в 1915-м 70-летний князь скончался от пневмонии. Похоронили Голицына неподалеку от дома в фамильном склепе. Но в 1920 г. склеп разорили и разграбили, останки князя выкинули в ближайшую балку, где они и были подобраны и перезахоронены хорошо помнившими и очень любившими Голицына татарами.Старый князь Голицын любил рассказывать о лете, проведенном на вилле под Ниццей, на юге Франции. Он подробно описывал великолепный сад с цитрусовыми деревьями и пышными кустами роз, старинный палаццо, в котором музицировали вечерами его друзья. Здесь собирались певцы и оркестранты, в их кругу можно было столкнуться с выдающимся дирижером, виолончелистом, скрипачом.
А какие были ночи! Шорохи тенистых аллей, шепот глянцевитых листьев магнолии, аромат кипариса…
Князь с герцогом были приглашены на симфонический концерт. В первом отделении слушали "Итальянское каприччио" Чайковского, а во втором - "Балладу" Шопена.
После Ниццы - путешествие по Франции, потом - Швейцария, Цюрих. На водах старался поправить здоровье, лечился. В Польше гостил у Цявловских. Там тоже музицировали. Но молодежь предпочитала оперной музыке цирк. Это не импонировало старому князю-эстету, даже шокировало его.
Возвращение в Россию было ознаменовано турне по Крымскому побережью Черного моря, к целебным источникам. Целое лето - смена впечатлений.
Но тут надвигалось нечто экстраординарное, о чем не хочется даже вспоминать. Уж было не до музицирования, пришлось задуматься об эмиграции.
Все это не раз вспоминал князь Голицын, объясняя, как затем оказался за рубежом, вдали от России, и почему больше не отдыхает на вилле под Ниццей.
Как скачать бесплатное сочинение? . И ссылка на это сочинение; Приятные воспоминания уже в твоих закладках.Дополнительные сочинения по данной теме
Дмитрий Сергеевич Мережковский работал над романом "Александр I" уже во время восемьдесят третьей годовщины восстания на Сенатской площади. Этот роман - многоплановое произведение. Центр тяжести рассредоточен на нескольких центральных персонажах: сам император; "вольнодумец" и декабрист князь Валерьян Голицын; его любимая, угасающая от чахотки незаконная дочь Александра Софья Нарышкина; несчастная супруга царя Елизавета Алексеевна. Все они действуют на широком историческом фоне - петербургский свет, участники дворянского заговора, тайная жизнь масонских лож
1. Пользуясь текстом и картами, укажите особенности природы Франции. Как влияет на нее географическое положение? Франция омывается водами Атлантического океана и Средиземного моря. Хорошо увлажненный северо-запад страны с равнинным рельефом обеспечивает население Франции основными продуктами питания и дает возможность экспортировать продукты питания в другие страны. Субтропический средиземноморский климат южных побережий Франции создает уникальные условия для выращивания субтропических культур и различных сортов винограда. Юг Франции представляет собой сплошную рекреационную зону. 2. Пользуясь комплексной
С недавних пор в России стали отмечать 14 февраля - День святого Валентина. Трудно понять, почему именно его - день казни гонимого в Римской империи христианского священника, в которого, по некоторым легендам, была влюблена слепая дочь тюремщика Астерия. Правда, по одной из версий Валентин, давший обет безбрачия, сам влюбился в девушку и накануне казни написал ей трогательное письмо, а кроме того, по некоторым сведениям, вернул возлюбленной зрение. Бытует и более
Классицизм (от лат. classicus - образцовый) 1) Литературно-художественное направление (а также эпоха и стиль) XVII- XVIII вв., сформировавшееся во Франции и взявшее за образец античное искусство с присущими ему представлениями о прекрасном и принципами "подражания природе", соблюдения чувства меры, стремления к гармонии. Литература классицизма выработала свод четких законов и правил, предполагавший разделение жанров, тем и стилей. 2) Художественный стиль и эстетическое направление в европейской литературе и искусстве XVII - начала XVIII века.
Сочинение состоит из трех частей. В сочинениях на литературные темы это Вступление, основная часть, вывод. В сочинениях на нелитературные и на свободные темы - это Тезис, доказательство, вывод. Вступление к сочинению (тезис) не должно быть стандартным Оно должно отвечать теме, а изложение материала вызывать не только мысли, но и чувства. Важная черта основной части - ее конкретность. Тему нужно раскрывать не общими фразами, а, освещая идейно-художественное содержание произведения, следует аргументировать свои мысли. Конкретность
Жизненные искания князя Андрея Болконского состоит из многочисленных переломов и потрясений. С первых страниц романа встречаем мы князя Андрея уверенным в себе человеком. В это время он находится под влиянием образа Наполеона. Болконский уверен, что рожден для славы и где-то его ждет свой «Тулон». Он мечтает спасти всю армию императора и, совершив этот подвиг, пройти всю иерархическую лестницу до звания фельдмаршала вместо Кутузова. Андрей Николаевич живет только для карьеры, для «других».
Роман В. Барки «Желтый князь» - первое в украинской литературе великое прозаическое произведение о голодоморе 1933 года. Василий Барка - украинский писатель. Пережив страшные года голодомора 1933 года, после эмиграции за границу написал роман «Желтый князь» об этих страшных событиях. Название романа символическое: образ «желтого князя» - это образ демона зла, который наносит разрушение и опустошение, смерти. «Желтый князь» В. Барки - откровенный рассказ о трагедии голодомора 1933 года. Трудное
Популярные эссе
8 Клас Тема 1. 1. Які мегоди дослідження використовуються в учбових закладах? а) довідниковий; б) експедиційний; вдрадиційний; г) аеро та
Професійна підготовка майбутніх учителів історії перебуває у стані концептуального переосмислення. Місце соціально-гуманітарних дисциплін (у тому числі - історії) у системі
На сцену під музичний супровід виходять учасники агітбригади. Учень 1. Хоч іноді, хоч раз в житті На самоті з природою
Мой любимый день недели, как это ни странно, - четверг. В этот день я хожу со своими подругами в бассейн.
Заметную роль в жизни России XIX века играл князь А.Н. Голицын, живший во времена Екатерины II, Павла I, императоров Александра I и Николая I.
Близкий друг Александра I, князь занимал высокие государственные посты: был обер-прокурором Святейшего Синода, министром духовных дел и народного просвещения, членом Российской академии наук, кавалером всех орденов империи. Родился Александр Николаевич в 1773 году в самом шумном центре Москвы на Никольской улице. Родился при печальных обстоятельствах: в это время отец его был болен и умер через две недели после рождения сына. Отчаянная мать возненавидела ребенка и долго не разрешала приносить его к ней. Вспоминая свое детство, князь рассказывал: "Мать моя всегда для меня была строга: я могу справедливо о себе сказать, что первые лета моей юности в отеческом доме был содержан я в великом страхе. Те времена были строги, с детьми обращались сурово, и это называлось добрым воспитанием.
Ко мне была приставлена немка вместо русской няньки, и эта немка составляла в некотором смысле исключение из людей своей нации, чтобы сохранить вверенное ей дитя, она облизывала меня, как корова. А иногда, рассердившись, секла меня без всякого милосердия, и чтобы кто-нибудь не узнал этих проделок, то прежде сечения обкладывала тело намоченной салфеткой. Однажды, не выдержав боли от такого истязания, я укусил у нее палец. Взбешенная немка пожаловалась на меня матери, и та вновь принялась меня сечь".
В памяти старого князя сохранилась и такая деталь детских лет. "В доме был узкий и несветлый коридор, в коридоре этом была на панелях дверь, закрытая живописной картиной, изображавшей во весь рост егеря.
Пробегая коридором, особенно в сумерки летнего дня, я невольно встречался с тусклыми глазами уединенного обитателя коридора. Мне казалось, что он смотрит на меня, зло улыбается и кивает головой".
Но, несмотря на безрадостное детство, маленький князь Голицын, по воспоминаниям его современника Ф.Ф. Вигеля, был "мальчик крошечный, веселый, миленький, остренький, одаренный чудесной мимикой, искусством подражать голосу, походке, манерам особ каждого пола и возраста".
В детстве он был представлен Екатерине II и по ее приказу зачислен в число пажей. Пажам давали преимущественно светское образование, готовя их или в гвардейские офицеры, или в придворные кавалеры. С особой тщательностью обучали пажей французскому языку.
По праздникам во дворце юный паж Голицын играл с Великим Князем Александром Павловичем и его братом Константином. С этого времени и завязалась дружба у Голицына со старшим внуком Екатерины II - Александром, будущим императором Благословенным.
О самой Екатерине II князь Александр Николаевич сохранял всю жизнь самые благодарные воспоминания и любил рассказывать такие случаи из ее жизни, которые свидетельствовали о приветливости и снисходительности императрицы.
Однажды за царским столом Суворов о чем-то все время разговаривал со своим соседом и ничего не брал с подаваемых блюд. Екатерина II пожелала узнать причину. "Он великий постник, - ответил вместо Суворова Потемкин, - и до звезды не будет есть (не есть в большие постные дни до восхода вечерней звезды было в некоторых семьях благочестивым обычаем). Тогда Екатерина II мигнула стоявшему поблизости камерпажу, а это и был князь Голицын, и шепнула ему что-то на ухо.
Паж вышел и скоро вернулся с коробочкой в руке. Екатерина открыла ее и, подавая Суворову Андреевскую звезду с бриллиантами, сказала: "Надеюсь, что теперь вы не откажетесь покушать за нашей трапезой".
"Однажды, - рассказывал Александр Николаевич, - Екатерина II и сопровождающая ее Мария Савишна Перекусихина (она-то и представила в свое время Голицына императрице) устали от ходьбы и присели отдохнуть на садовую скамейку. Идет охотник, довольно нагло посматривая на них, и без поклона проходит мимо. "Хочется намылить ему за это голову, - сказала Екатерина II. "Матушка, да он вас не признал". "Все равно, догадаться-то он мог, какого мы общества, и должен был поклониться. Впрочем, - прибавила она с улыбкой, - обе мы состарились, а будь мы помоложе, он, конечно, снял бы перед нами шапку".
Узнав, что молодой Голицын отлично умеет прикидываться другим лицом, Екатерина приказала как-то сыграть ее саму. Тщетно он отказывался, в конце концов повиновался. Князь показал разговор между нею и стариком вице-канцлером Остерманом. Екатерина умирала при этом от смеха. Искусством передразнивать князь Голицын наживал себе врагов, а потому с годами перестал этим заниматься.
После смерти Екатерины II он получил, вероятно, от Перекусихиной, на память несколько вещей императрицы: трость, опахало, перчатку.
Незадолго до своей смерти он заказал академику Уткину прекрасную гравюру с ее портрета работы Боровиковского. Екатерина в преклонном возрасте гуляет по Царскосельскому саду, она в утреннем платье, с палкою в руке, две любимые собачки бегут перед ней.
После смерти Екатерины новый император Павел I выразил вначале благоволение к молодому князю тем, что пожаловал его командиром только что учрежденного в России мальтийского ордена. Тогда это считалось чрезвычайной милостью.
Но вскоре по неизвестным причинам Голицын навлек на себя опалу императора, был уволен со службы и получил приказ вообще покинуть Петербург.
После кратковременной отставки по воцарении Александра I Голицын был вызван из Москвы в Петербург и в 1802 году был назначен обер-прокурором Синода и статссекретарем.
Вот что вспоминает князь А.Н. Голицын об этом времени: "Предложение Александра I показалось мне как-то неприятно: я был рассеян в обществе, был ленив и признаюсь, что неохотно выслушал такое предложение.
Рассеянная жизнь, дворские привычки, веселый сгиб моего характера, вовсе неуместный с теми мрачными понятиями, какие я имел тогда об этом звании, словом, все приводило меня в смущение.
Какой я обер-прокурор, думал я про себя, я ничему не верю".
Рассказывал князь и о первом дне вступления в должность: "Вот отправляюсь я на Васильевский остров в Синод: вхожу в готическую храмину, вижу синодский декор, вижу на другой стороне зерцала - служебное распятие: взойдя, креплюсь, стараясь быть важным, степенным.
Приступаю к слушанию дела. Я хоть и ездил в Синод, но сердце мое не переменилось. Страсти крепко обуревали мою душу, и я любил тогда поддаваться особенно тем из сих изысканных нелепостей, где занимаемое мною звание, звание по справедливости столь важное, могло служить наибольшим упреком моего тогдашнего поведения".
Себя князь характеризовал так: "В то время я имел еще претензии на остроту. Расположение к насмешке было тогда моим обычным расположением. Меня любили за мою неподдельную веселость, и я, бывало, разливался в саркастических насмешках и колких замечаниях на все, что только попадало мне под руку".
Но, вступив в должность, князь постарался основательно ознакомиться с церковными вопросами и делами. Впервые в жизни он стал читать "Новый завет" и под предлогом должностных занятий начал уклоняться от удовольствий и развлечений, которым раньше так страстно предавался.
Наперсник царя, раскаявшийся соучастник его юношеских проказ, князь Голицын сменил линию своего поведения, полностью изменил образ жизни.
Жил он в Петербурге, на Фонтанке, № 20. Был женат на княжне М.Г. Вяземской, женщине очень симпатичной, занимавшей одно из первых мест в высшем обществе.
После развода, который состоялся с обоюдного согласия, они продолжали поддерживать дружеские отношения. Князь часто обедал у бывшей жены, дружил с ее вторым мужем графом Л.К. Разумовским, нередко показывался с бывшей женой в театре.
Современники отмечали ровный, приветливый характер князя Голицына, его высокие качества ума и сердца, его набожность, которая, как и он сам, была искренна, а не по расчету, как у многих других, подстраивавшихся под религиозное настроение императора Александра I.
Каждое утро князь начинал с чтения Библии. Приходя домой, оставив шум и суету земной жизни, он спешил оказаться наедине с Богом, обнажив перед Господом свое сердце.
В доме князя была небольшая церковь, пред ней две комнатки, каморки, как он называл. В них находились иконы, подаренные князю разными людьми. В середине второй комнатки стояло подобие гроба. Оно было приставлено к подножию огромного деревянного креста. На гроб была положена плащаница, принадлежавшая церкви, на ней лежали кресты различных видов.
В этой комнате не было лампад, но перед гробом вместо люстры сделано было из пунцового стекла изображение человеческого сердца, и в этом сердце теплился неугасимый огонь. Комната, едва освещенная красным пламенем, при совершенной темноте, сильно поражала чувство и воображение.
В этой уединенной, таинственной каморке молился вместе с князем и император Александр I.
По утрам Александр Николаевич Голицын ходил в эту уединенную сень, а по вечерам обыкновенно запирался в своем кабинете, там, никем не видимый, приносил он Господу свою тихую молитву.
Для личного общения с Богом князю как представителю мистицизма не нужна была церковь и связанные с ней обряды. "Однажды, - рассказывал князь, - это было в одну страстную пятницу, хотелось мне в подобие страдания Господа нашего Иисуса Христа и на себе испытать что-либо.
Я ничего не ел в этот день и в жару неблагоразумного ревнования усиленно просил Господа проявить мне подобие своего страдания именно на голове. Пусть живо почувствую твой терновый венец, - сказал я. И вот, к крайнему моему удивлению, эта молитва исполняется: мне почувствовалось, что вся кровь из тела моего приступила к голове моей, череп мой, казалось, трещал от нестерпимой боли, я метался и не знал, что с собой делать. Я громко призывал помощь Божью и раскаивался в дерзновенном желании своем, от нестерпимой боли и в чаянии избавления я схватил большой деревянный крест, который находился в каморке перед подобием гроба, и обеими руками, приподняв его, поставил на свою голову.
И вот к радостному моему удивлению, налившаяся к голове кровь исподволь и ощутимо даже для меня самого стала стекать через шею в спину, и облегчение мое не замедлило. Что ж, - промолвил князь, - страдание мое значило в сравнении с терновым венцом Спасителя: но и этого не мог я понести даже самое кратчайшее время".
Это признание князя свидетельствует о его глубокой вере в Бога и о большой любви к нему.
В светском обществе на князя Голицына смотрели как на святого. К нему подводили детей, и он благословлял их, возложив им на голову свою руку. В доме князя не было приемов, но по воскресеньям и праздникам в его домашней церкви собиралось много людей.
По окончании церковной службы все присутствовавшие на ней сходились в зал, украшенный по стенам портретами замечательных людей XVIII столетия.
Другой зал, который вел в кабинет князя, был занят обширной библиотекой, состоящей преимущественно из французских и итальянских книг.
Знаменитый голицынский кабинет, во всю стену увешанный иконами и соединенный дверцей с домашней церковью, не служил идеологической декорацией, молитвенной ширмой.
Голицын, действительно, был глубоко верующим человеком. Он одушевлялся христианским мироощущением, верил, что религиозное просвещение отменит просвещение безбожное и поможет осуществиться мечте о вечном мире.
Он верил, что когда-нибудь религия соединит все народы Европы в одно радостное священное братство.
Именно поэтому, став министром просвещения, он полагал, что все науки должны быть заменены чтением Священного писания. Для того чтобы каждый мог читать Священное писание, он открывал народные училища, организовал перевод Писания на 18 языков, в том числе и на русский.
Немало добрых дел на счету министра Голицына.
В 1816 году под его покровительством возникло "Общество любителей русской словесности", состоящее из молодых писателей. Общество издавало журнал, прибыль с которого предназначалась для пособия нуждающимся литераторам и учащимся. Через год Голицын стал президентом "Человеколюбивого общества" и содействовал устройству при этом обществе медико-филантропического отделения.
При участии князя образовалось "Попечительское общество о тюрьмах", ставившее своей целью нравственное исправление преступников и улучшение состояния заключенных. Это было одно из первых таких обществ в Европе.
Когда в 1823 году в Белоруссии был голод, Голицын обратился с воззванием к общественности оказать помощь голодающим.
Известен был князь и как частный благотворитель, помогающий нуждающимся и неизлечимо больным людям.
Современники восхваляли не только его благотворительность. Отмечали, что заниматься с ним делами было чрезвычайно приятно не только потому, что он был сообразителен, но и потому, что находился всегда в ровном, приветливом настроении. От него" никогда никто не слышал неприятного, грубого слова, не видел кислой мины на лице. У него был редкий дар - совершенно верно оценивать труды своих подчиненных и позволять возражать ему.
Занимая высокие государственные посты, Голицын мало обращал внимания на пустые мелочи и ни к чему не ведущие формальности. Он никогда не терял из виду главной сути дела, выказывая ясное и точное свое мнение по всем вопросам.
Князь был консервативен в одежде. Хорошо знавшие его люди отмечали, что он до конца своих дней придерживался одной однажды усвоенной им моды. Он носил серый фрак даже тогда, когда фраки такого цвета совершенно вышли из употребления. В таком сером фраке и запечатлен Голицын на знаменитой картине Брюллова...
День Александра Николаевича был строго расписан. Лето он обыкновенно проводил на Каменном острове, занимая один из дворцовых павильонов. К 8 часам утра он уже был одет по-придворному, в шелковых чулках, башмаках и коротких панталонах, так что ему стоило только сбросить шелковый шлафрок, надеть свой серый фрак и отправиться во дворец.
Если Голицын не был приглашен на обед во дворец, то каждый день он обедал у министра финансов графа Гурьева. Выбор князя был очень удачен, так как граф Гурьев славился в свое время в Петербурге как первый гастроном (известна до сих пор его знаменитая манная каша с изюмом, так называемая "гурьевская каша"). Голицын не хотел пользоваться даром угощением Гурьева и заставил его получать с него как нахлебника по 4000 руб. в год.
Многие любили этого невысокого человека с приветливым и умным лицом, который не гонялся за внешними отличиями и суетными почестями.
Но мистицизм князя Голицына восстановил против него высшее православное духовенство.
В результате интриг архимандрита Фотия и графа А.А. Аракчеева Голицын вынужден был отказаться от всех своих должностей.
На одной из аудиенций Александр I высказал своему министру не слишком приятные вещи: указал на то, что Александр Николаевич не имеет должной силы над своими подчиненными, что его помощники работают вяло и лениво, спустя рукава.
Для Голицына стало ясно, что он уже не имеет прежней силы. Он упал духом и в разговоре со своим помощником Ю.Н. Бартеневым сказал: "Я не знаю сам, что со мной будет. Однажды утраченное доверие восстановить трудно". Через несколько дней он сам попросил об отставке. 15 мая 1824 года последовал высочайший указ, которым князь А.Н. Голицын в милостивых выражениях увольнялся с должности министра духовных дел и народного просвещения с удержанием им звания главноначальствующего над почтовым департаментом, что давало ему право присутствовать в кабинете министров.
Уйдя в отставку, Голицын заочно приобретает с помощью княгини А.С. Голицыной небольшое поместье в Гаспре, где собирается проводить остаток своих дней. Княгиня была женой его дальнего родственника, князя И.А. Голицына по прозвищу "Jean de Paris". Она была большой поклонницей Крыма, и ее имя еще не раз появится на страницах этой книги.
Он заказывает проект дворца известному архитектору О. Монферрану, строителю Исаакиевского собора и Александрийской колонны в Петербурге. Но проекты Монферрана и других архитекторов, к которым обращался князь, были им отвергнуты.
Дворец в Гаспре строился по проекту архитектора Ф. Эльсона, первого архитектора Южного берега Крыма, инженерными работами руководил В. Гунт. Строительство дворца длилось пять лет, все делалось по чертежам, которые издали одобрял отсутствующий хозяин.
В 1836 году дворец был полностью построен. Его фасад выполнен в готическом стиле, в формах готики выдержаны и любопытные парковые строения - беседки, павильоны для отдыха, гроты. Называлось имение Романтическая Александрия.
Всех знакомых, посещавших очаровательное крымское побережье, князь Голицын приглашал побывать в Гаспре и взглянуть на его будущее прибежище. Потом он просил описать ему его имение. И все, кому приходилось бывать в Гаспре, с удовольствием рассказывали об оригинальном дворце с двумя зубчатыми башенками, одна башня предполагалась для часов, символа времени, другая - для молитвенного храма, символа вечности.
Парк и дом можно было посмотреть в сопровождении управляющего.
Интересные заметки о посещении Гаспры оставил директор Липецких Минеральных вод Н.Ф. Туровский, который во время службы немало поездил по стране. В 1841 году он оказался в Крыму.
Голицына в Гаспре не было, но управляющий охотно показал гостю парк и дом. По мнению Туровского, в доме все было сделано с большим вкусом. Особенно поразила его одна из башен. Поднявшись по винтовой лестнице на самый верх, он оказался в волшебном фонаре с зеркальными стеклами фиолетового и золотистого цвета. Эти разноцветные стекла придавали "чудесам природы истинное очарование".
На втором этаже дворца среднего фасада, в одной из лучших комнат, на мраморном камине был поставлен портрет князя А.Н. Голицына, а над ним на стекле надпись карандашом, сделанная рукой императора Николая I: "Рад видеть портрет, но оригинала никогда не желаю здесь видеть, ибо кого душевно любишь, с тем не расстаешься вечно, не так ли? Николай, 1837 год, сентябрь". Ниже прибавлено: "Согласна, Александра", еще ниже: "Александра, Мария, Елена". Все это вместе с портретом накрыто было стеклом и обведено золотой рамой.
Все было готово к приему хозяина, но князь Голицын в Гаспру все не ехал, продолжая жить в Петербурге.
Несмотря на то, что он утратил свое прежнее влияние, доверие со стороны императора Александра ослабло лишь на короткое время. От должности Голицын был отставлен, но оставался другом императора.
Личной дружбой Александр I никогда не лишал преданного ему князя и даже посвятил его в тайну отречения от престола великого князя Константина Павловича.
Перед самым отъездом в Таганрог состоялся между русским императором и отставным министром-другом разговор.
Голицыну было предложено разбирать бумаги в монаршем кабинете, приводить их в порядок перед государевой отлучкой. Разбирая бумаги, Александр Николаевич завел разговор с императором о необходимости обнародовать документы, изменяющие порядок престолонаследия: иначе державе грозит опасность в случае внезапного несчастия с царем. На что Александр ответил, указывая на небо: "Положимся в этом на Бога. Он устроит все лучше нас, слабых смертных".
Секретный Манифест и Акт отречения Константина Павловича от прав престолонаследия был известен лишь самому узкому, молчаливому кругу приближенных, среди них был и князь А.Н. Голицын.
С воцарением Николая I Голицын был осыпан милостями и не утратил своего привилегированного положения при дворе. Безгранично преданный началу самодержавия, князь внушал приязнь к себе и новому императору.
Николай Павлович с глубоким уважением относился к истории и заветам минувшего. Это чувство он стремился привить и Детям. Старичок-князь являлся для Николая I верным, бескорыстным, скромным хранителем семейных преданий, живым звеном между настоящим и славным прошлым.
Рассказывая помощнику Бартеневу о жизни императора Александра I и своей собственной, он просил: "Я желал бы, чтобы все, что ты будешь писать о покойном государе, делал бы ты снекоторой скромностью, ибо память его для меня священна: пусть исчезающие еще во время его жизни человеческие недостатки покроются навсегда священным покровом безмолвия".
За верную службу отечеству на протяжении многих лет Николай I пожаловал князю Голицыну в 1826 году Владимирскую, затем Андреевскую ленты. В 1828 году князь получил бриллиантовые знаки ордена Св. Андрея Первозванного, чин действительного тайного советника I класса и звание канцлера российских орденов.
С 1839 по 1841 год А.Н. Голицын председательствовал в общих собраниях Государственного Совета. Николай I любил и ценил Голицына. О полном доверии князю со стороны императора говорит и тот факт, что, уезжая из Петербурга, Николай I оставлял свою семью на попечение Голицына. А маленькие в ту пору великие князья и великие княжны были ему очень послушны и называли его по-свойски "дяденькой". Князь Голицын очень ответственно относился к долгу, который возложил на него монарх по присмотру за детьми.
Своим друзьям он показывал записочки, полученные им от порфирородных детей, и часто любовался, показывая другим миниатюрные портреты великих князей и княжон, соединенных в богатой алмазной оправе на табакерке, подаренной ему на память царской семьей.
Дожив до 70 лет, князь стал заметно дряхлеть и поговаривать о необходимости оставить службу. Но многие, знавшие Александра Николаевича, его нрав и привычки, сомневались в искренности такого желания.
Глазная болезнь, начавшаяся в 1841 году, стала причиной, притом весьма уважительной, по которой князь решился, наконец, оставить службу.
Он давно решил провести остаток дней своих в Крыму, в Гаспре. Летом 1843 года он, почти слепой, приехал в Крым.
К сожалению, А.Н. Голицын уже не мог оценить свой дом, красоту окружающей природы. Но и эти испытания не нарушили его обычной приветливости и радушия. Он только заботился о скорейшем устроении под кровом своим небольшой домашней церкви.
При князе находилась его сводная сестра Елизавета Михайловна и малочисленная прислуга. Граф и графиня Воронцовы, и все постоянные жители, и гости Южного берега Крыма приходили в Гаспру с сердечной данью уважения и любви к князю. Он всех принимал с радостью, хвалил прекрасный климат побережья, проводил время в назидательных чтениях.
Безропотно перенося тяжелую зависимость, связанную с потерей зрения, он, наконец, согласился сделать операцию. В Крым приехал известный врач, профессор Караваев, который и сделал операцию, снял внутреннее бельмо - катаракту.
Предварительно князь попросил, что если Бог благословит руку врача, то первое, что бы он хотел увидеть - это святой крест. Все исполнилось по его желанию. Прозрев, Александр Николаевич, поцеловал крест и попросил показать ему врача, сотворившего такое чудо.
Теперь он смог увидеть свой дом, парк, горы, и все это доставляло ему удовольствие, он радовался всему, как ребенок.
Однако вскоре здоровье князя ухудшилось. За три месяца до смерти он продиктовал князю Козловскому, состоявшему при нем, завещание, в котором подробно описал отпевание и погребение своих останков. Князь запрещал всякую пышность при погребении, а большую часть денег, которые для этого предназначались, велел раздать убогим жителям Симферополя и других городов Крыма. После кончины А.Н. Голицына его воля была полностью исполнена.
Умер князь А.Н. Голицын в Гаспре 22 ноября 1844 года от апоплексического удара, без всяких страданий. Рядом с ним была сестра, она-то и закрыла ему глаза.
Из бумаги, распечатанной после смерти князя, видна была его воля, чтобы похоронили его через три дня после кончины в Георгиевском монастыре и чтобы тело его сопровождал только его духовник. Желание князя было исполнено. В субботу его повезли в монастырь, которому при жизни он оказывал всяческую поддержку.
На ночь остановились в селе Байдары, а 25 ноября монахи проводили своего благодетеля в последний путь.
На крымской земле, где началась история русского православия, и закончил свой земной путь вельможа - христианин, князь А.Н. Голицын, представитель большого разветвленного рода, пережившего и взлеты, и падения, но здравствующего до сих пор. Могила князя и гроб с останками сохранились до наших дней. После смерти А.Н. Голицына имением в Гаспре владели разные представители дворянской аристократии России. Последней хозяйкой гаспринского имения стала графиня Софья Владимировна Панина, женщина удивительной судьбы.
Лето в Бучалках (Воспоминания о детстве)
Публикация М. С. и Г. С. Голицыных, Е. М. Перцовой
В пятидесятых годах в нашем доме оказалась книга "Хочу быть топографом", которую мой отец, человек увлекающийся, демонстрировал всем знакомым, обязательно поясняя:
Вот как надо писать для детей!
Возможно поэтому вскоре у нас появился и ее автор, Сергей Михайлович Голицын, высокий, худощавый, с темными вьющимися волосами и длинным с горбинкой носом. Говорил он монотонным, тихим, слегка гнусавым голосом, комкая слова, склонив голову вниз, отводя взгляд куда-то в сторону.
А жили мы тогда на втором этаже в обширной коммунальной квартире в районе Арбата на Большой Молчановке, в доме, перестроенном в советские годы из городской усадьбы Глебовых-Стрешневых.
Я сфокусировал сознание на так называемом нижнем зале - загаженном, застроенном в двадцатые годы темном пространстве, которое мы вынуждены были миновать по дороге к себе на второй этаж, однако представил его ослепительно светлым, заполненным дамами и кавалерами в офицерской форме (возможно, в этом повинен был Толстой, которого как раз "проходили" в школе). Среди публики я увидел юного темноволосого длинного и гибкого нашего гостя в эполетах, опустошившего бокал искристого вина и небрежно бросающего его через плечо.
Позже, когда мой отец и князь подружились, я узнал, что видения эти ложны: в 1914 году ему, пятилетнему, позволено было, вероятно, лишь пригубить коварного напитка на детском празднике у Глебовых.
Относился Сергей Михайлович Голицын к сломанному поколению русской аристократии, многие из которых стали "талантливыми дилетантами", людьми, не имеющими специальных знаний (власть Советов, как правило, не давала им возможности совершенствоваться в высших школах), однако за счет накопленного веками генетического капитала, способными взяться и с достоинством выполнить практически любую работу.
В "Записках уцелевшего" Голицын сознается, что главной мечтой его жизни с юности было желание состояться писателем. Трудно однозначно ответить сейчас, что он имел в виду: потребность писать, быть признанным или необходимость донести до потомков тот ужас, который пришлось пережить. Скорее всего - все вместе. В первом ему не откажешь: только опубликованная часть "Записок уцелевшего" содержит более сорока авторских листов. А относительно признания вспоминаю такой факт: в конце шестидесятых годов князь заглянул на Молчановку пригласить родителей в Дом литераторов на юбилейный вечер. Узкие его губы непривычно растянулись в мстительную улыбку и, как всегда глядя в сторону, он сообщил:
Меня, князя Голицына, будет чествовать Союз советских писателей!
При наших встречах и даже в последний раз, буквально за неделю до кончины, Сергей Михайлович повторял:
Вы должны вступить в Союз писателей, и я вам буду помогать, - всегда при этом добавляя: - в память дорогого Александра Сергеевича.
Так звали моего отца.
К нему Сергей Михайлович относился весьма трогательно, называл своим ближайшим другом, и лишь позже, прочтя "Записки", я понял почему: отец напоминал князю арестованного и погибшего в сороковых годах старшего брата Владимира, которого он боготворил. В книге "Сказание о белых камнях", которую Голицын с отцом делали вместе (Сергей Михайлович писал, а отец фотографировал), князь, рассказывая о том, как готовилось издание, не раз упоминает об их внешнем сходстве, близости мыслей и увлечений, культуре.
Не могу при этом не отметить, что меня всегда поражала разность воспитания представителей двух дворянских семей. Отец, старше Сергея Михайловича всего на семь лет, страдал болезненным пристрастием к канонам поведения (помню, как он сбежал из санатория, потому что человек, сидевший с ним за столом, не умел держать вилку), князь же многих правил не придерживался да, видимо, их просто и не знал.
Пробелы в воспитании князя отец прощал и объяснял тем, что до революции получить его он не успел, а позже родители Сергея Михайловича сознательно внедряли дома стиль поведения рабоче-крестьянского типа. По всей видимости, чтобы не выделяться из общей среды. (В известной мере, Голицыну еще повезло - один мой добрый знакомый, нынешний Предводитель Санкт-Петербургского дворянства князь Андрей Гагарин почти четверть века вообще вынужден был жить под чужой фамилией.)
Невзирая на некоторую парадоксальность суждений, Сергей Михайлович Голицын являл собой пример последовательного русского патриота в традициях русского дворянства, которое, по словам Петра, "ради службы благородно и от подлости отлично". Результатом его неутомимого интереса к исследованию русской культуры, в частности белокаменной архитектуры, древней живописи и народных промыслов, оказались популярные книги, выдержавшие несколько переизданий, множество статей и выступлений для разных аудиторий.
А основной своей аудиторией князь считал подростков, которым посвятил книги "Полотняный городок", "За березовыми книгами", "Страшный крокозавр и его дети", "Тайна Старого Радуля" и целый ряд других. Рассказчик Сергей Михайлович был немного утомительный, возможно, из-за монотонной, в нос, манеры говорить, но его детские книги отличаются живостью и юмором. Библиотекари утверждают, что книги Голицына дети зачитывают "до дыр".
При том, что Сергей Михайлович печатался в советских издательствах и состоял в Союзе советских писателей, он оставался убежденным монархистом. Вспоминаю, как во время грустной встречи друзей, связанной с первой годовщиной смерти отца, одна из присутствующих дам сообщила:
А я никогда не уважала Николашку!
Князь встал и с трудом (у него болела тогда нога) стал пробираться к выходу.
Я не желаю, чтобы при мне его так называли, - сообщил он твердо, - я же не зову так вашего Ленина!
Дама пыталась что-то объяснить в оправдание, однако князь, гремя тяжелой палкой, отбыл. Вскоре моя мать получила письмо, где Голицын извинялся за свою несдержанность.
"С того времени я как бы зажил двойной жизнью, - писал князь в "Записках уцелевшего" о трагических событиях 1918 года. - Ничего тут нет удивительного, таков весь строй в нашей стране - все мы живем двойной жизнью". И в этой жизни в одном человеке вполне могли ужиться монархист и советский писатель.
В шестидесятом князь приобрел дом в селе Любец на берегу Клязьмы под Ковровом во Владимирской области. Как-то, путешествуя на байдарках в майские праздники по Клязьме, мы с друзьями оказались в Любце. На берегу появился человек из другого времени в старом тяжелом черном пальто - это был С.М.Голицын. Он показал нам дом, свой рабочий кабинет "Парнас" - отдельную избушку, фронтон которой был расписан его племянником, художником Илларионом Голицыным. Потом мы осматривали старинную церковь Любца, реставрированную хлопотами неутомимого князя, белокаменные резные надгробия сельского кладбища. Перед сном была банька и чтение последних написанных глав "Записок уцелевшего".
Голицын считал, что оставляет наследство, которое может быть опубликовано (в лучшем случае!) лишь в XXI веке. Вышла книга через год после его смерти. Создается впечатление, что ради нее Голицын и собирался стать писателем, остальное казалось разминкой.
Поразительно, что умер князь 7 ноября, в годовщину события, которое сломало его жизнь. А впрочем, не будь той революции, знали бы мы писателя Сергея Голицына? Он попал как раз в ту редкую временную нишу, где писатель, соблюдая принцип "двоемыслия", мог успешно жить литературным трудом.
Владимир Потресов
По замыслу С. М. Голицына (1909-1989) его роман "Записки уцелевшего", написанный в жанре семейной хроники, должен был начинаться с "поклона предкам", то есть с исторического экскурса, упоминания наиболее выдающихся представителей рода, а затем - рассказа о его прямых предках по линии отца и матери. Число предков с каждым поколением удваивалось, включались новые имена, у которых были свои родственники, и возникала целая панорама общества в контексте истории России.
Однако эта часть "Записок" осталась неопубликованной: изданный текст (М.: Орбита, 1990) начинался с главы "Восемнадцатый год". Понять же, как в условиях преследований, отказов в приеме на работу, выселений, арестов и гибели, в ожидании, что все это вот-вот случится (а это, собственно, и составляет сюжет хроники после 1918 года), герои романа Голицына сохранили чувство собственного достоинства, отзывчивость и доброжелательность, воспитывали детей в духе любви к Отечеству, - можно, только зная, какую роль играли в их семьях традиции, веками воспитываемые понятия о долге, чести и ответственности.
